О Маяковском – разочарованном и непонятом

   В субботу, 8 июля, председатель Пушкинской окружной общественной организации Союза краеведов России Василий Панченков прочитал для участников музыкально-литературной гостиной «Лира» лекцию о Владимире Маяковском. Как не сложно догадаться, лекция приурочена к отмечаемому 19 июля 130-летию со дня рождения поэта. Продолжительность лекции – 1 час 40 минут, диктофонную запись желающие могут скачать здесь.

   Лекцию свою Панченков начал с перечисления причин самоубийства Маяковского. О разного рода конспирогических версиях якобы убийства поэта он упомянул вскользь, о причастности разнообразных женщин к этой смерти вообще не упоминал, оставаясь в рамках здравого смысла без примеси желтизны. Основных причин самоубийства поэта, по мнению Василия Панченкова (и я это мнение вполне разделяю) было две – во-первых, революционные надежды на создание нового мира и появление нового человека не оправдались, советская действительность выглядела крайне удручающей и депрессивной, и во-вторых, нарастающее раздражение от непонимания, неприятия и даже ощущение ненужности собственного творчества.

   Панченков рассказал, как реагировал Маяковский на упреки в картонности и фальши поэмы «Хорошо», как грозился написать поэму «Плохо», и по сути ее написал в виде многочисленных стихотворений о недостатках советского строя, а также в форме сатирических пьес «Баня» и «Клоп». Рассказал, что в конце 20-х годов поэт нередко отказывался публично читать поэму «Хорошо», мотивируя это тем, что вокруг уже не хорошо, а плохо. Причем необходимо упомянуть, что разочарование от происходивших в стране процессов накрыло не только Маяковского, но и многих романтиков революции, это было достаточно массовое явление.

   Многие наши современники полагают, что в постреволюционный период Маяковский был чертовски популярным и имел общественный вес. Это не так. Большевистские бонзы, даже вышедшие из интеллигентской и дворянской среды, были воспитаны на литературе XIX века, они понимали пропагандистскую полезность текстов Маяковского, но поклонниками его творчества точно не были. Да и в целом прослойка людей способных воспринимать поэзию после революции, из-за эмиграции и гражданской войны, стала существенно тоньше. Аудиторией Маяковского были студенты и лефовцы, но и эта аудитория нередко раздражала и разочаровывала поэта. Раскручивать, популяризировать Маяковского советская власть начало только через пять лет после его самоубийства, после того как Лиля Брик написала письмо Сталину, в котором жаловалась, что Маяковского не издают, выкидывают стихи из школьных учебников и т.д. Сталин дал отмашку, и понеслось – огромные тиражи, множество памятников, переименование улиц и площадей. Жалобное письмо Лили можно прочитать тут.

   Ну, и в завершение отмечу, что лично меня зацепило в лекции Панченкова. Он в числе прочего упомянул о поездке Маяковского в Свердловск в январе 1928 года, о посещении поэтом Ганиной ямы – это место, где закопали тела царской семьи, и о написанном по этому поводу стихотворении "Император". Панченков процитировал только одну строчку оттуда – «перед ним, как чурки, четыре дочурки». Это было как гвоздем по стеклу – я аж вздрогнул. И, вернувшись домой, первым делом метнулся к компьютеру, чтобы загуглить и прочитать стихотворение, о котором я прежде не слышал, хотя и Маяковского, и о Маяковском читал много.

   Считаю уместным опубликовать это, в самом деле, малоизвестное стихотворение на нашем портале в полном объеме. Тем более что есть повод: ночь с 16 на 17 июля – годовщина расстрела в подвале Ипатьевского дома.

 «Император»

Помню – то ли пасха,

то ли – рождество:

вымыто и насухо

расчищено торжество.

По Тверской шпалерами

стоят рядовые, перед рядовыми –

пристава. Приставов

глазами едят городовые:

– Ваше благородие,

арестовать? –

Крутит полицмейстер

за уши ус. Пристав козыряет:

– Слушаюсь! – И вижу –

катится ландо,

и в этой вот ланде

сидит военный молодой

в холеной бороде.

Перед ним, как чурки,

четыре дочурки.

И на спинах булыжных,

как на наших горбах,

свита за ним в орлах и в гербах.

И раззвонившие колокола

расплылись в дамском писке:

Уррра! царь-государь Николай,

император и самодержец всероссийский!

Снег заносит косые кровельки,

серебрит телеграфную сеть,

он схватился за холод проволоки

и остался на ней висеть.

На всю Сибирь, на весь Урал

метельная мура.

За Исетью, где шахты и кручи,

за Исетью, где ветер свистел,

приумолк исполкомовский кучер

и встал на девятой версте.

Вселенную снегом заволокло.

Ни зги не видать – как на зло.

И только следы от брюха волков

по следу диких козлов.

Шесть пудов (для веса ровного!),

будто правит кедров полком он,

снег хрустит под Парамоновым,

председателем исполкома.

Распахнулся весь, роют снег

пимы. – Будто было здесь?!

Нет, не здесь. Мимо! —

Здесь кедр топором перетроган,

зарубки под корень коры,

у корня, под кедром, дорога,

а в ней – император зарыт.

Лишь тучи флагами плавают,

да в тучах птичье вранье,

крикливое и одноглавое,

ругается воронье

Прельщают многих

короны лучи. Пожалте,

дворяне и шляхта,

корону можно

у нас получить, но только

вместе с шахтой.

1928г.

    Андрей Воронин

Фото автора