Пушкино в жизни и творчестве Паустовского

   Из изысканий пушкинских краеведов известно, что Паустовский связан с подмосковным Пушкино несколькими адресами.

В. К. Паустовский

   Первый из них – это несохранившаяся дача под № 14 на ул. Тургеневской напротив городского парка культуры, где теперь стоит пятиэтажный дом № 6. Об этом, в частности, в 1985 году в «Маяке» написал краевед Н. Новичков. Правда, он не привёл никаких доказательств, и за прошедшие 35 лет они так и не появились. Зато другие пушкинские адреса писателя изучены более основательно.

   Краевед С. Корнеева в 2006 году опубликовала обнаруженный в архиве сына писателя Вадима Константиновича документ исключительной биографической и историографической важности:

«Свидетельство № 3519

   Пушкинского Волостного Совета Р.К.и.К.Д. Москов. Уезда и губ. выдано 3 ноября 1923 года (за № 5239) гражданину Киевской губ. города Василькова, женат, 31 года, 1892 года рождения Паустовскому Константину Георгиевичу, проживающему в пос. Пушкино на предмет свободного жительства во всех городах Российской Республики сроком с 3 ноября 1923 года по 3 ноября 1924 года».

  Из этого же документа следует, что Паустовский проживал в Пушкине на даче некоего Клеймёнова, а в дневниковых записях писателя 1923 года содержится его собственное признание на этот счёт: «Пушкино. Дача Клеймёнова…». Ещё более полно о своём пушкинском жилище Паустовский высказался в письме к матери Марии Григорьевне Паустовской в Киев 17 декабря 1923 года: «Живу сейчас в Пушкине, в 20 верстах от Москвы, в зимней даче. Вокруг лес, снега, тишина. Работать здесь прекрасно. Утомляют только поездки в город. В городе я не нашёл комнаты. Кроме того, платить по 10 червонцев за комнату я не могу, а дешевле в Москве не найти».

   Судя по ксерокопии «Плана местности Пушкино-«Лесной городок» Северной железной дороги Московской губернии и уезда, 4 стана» 1915 года, два земельных участка, принадлежавших некоему Г. Г. Клеймёнову, находились на улице Писаревская, по современной нумерации – это Оранжерейная улица, дома № 1 и № 3. На одном из них возведён современный кирпичный коттедж, а на втором стоит деревянный дом, хранящий черты типичного дачного строения первой половины прошлого века. Сегодня здесь живёт семья Королёвых. Хозяйка дома Тамара Яковлевна рассказала, что в 1934 году по старым участкам между Боголюбской и Писаревской улицами проложили Оранжерейную улицу и образованные таким образом участки распределили между новыми хозяевами. К 1936 году вдоль улицы выросли дома сельского типа, ничем не отличавшиеся от застройки всей этой части города. Нынешний свой дом постройки 1936 года на том месте, где в начале 1920-х годов стояла дача Клеймёнова, Королёвы приобрели в 1972 году.

Место, где находилась дача Г. Г. Клейменова в Пушкине.  Современный вид.

   Недорогое даже по тем временам жильё в Пушкине нашёл Паустовскому, в то время ответственному секретарю московской газеты водников «На вахте», нештатный сотрудник этой же газеты отставной капитан дальнего плавания, за много лет вдоль и поперёк избороздивший Тихий океан, великолепный и неистощимый рассказчик, проживший наполненную разнообразными событиями беспокойную жизнь, Александр Михайлович Зузенко. «Пристанище оказалось пустой, как сарай, и ледяной дачей… Сначала мне нравилось жить за городом. Тогда от Мытищ до Пушкина ещё тянулся непроходимый лес. Каждый день приходилось ездить в Москву, в редакцию, и возвращаться в полночь последним поездом», – вспоминал писатель.

   В это время у Паустовского лежало первое его большое произведение – почти готовый роман «Романтики». Он начал писать его ещё в 1916 году в Таганроге, будучи рыбаком артели на Азовском море, а закончил в Одессе в 1923 году, но, видимо, не торопился печатать, так как придавал ему большое значение. Поселившись в Пушкине, он снова возвратился к рукописи, нещадно её сокращал, что-то дописывал, вносил изменения в те или иные эпизоды, устранял одних героев и вводил других. В процессе этой «шлифовки» в тексте частично отразились ситуации, имевшие место в конце 1920-х годов. Так продолжалось до декабря 1935 года, когда рукопись была наконец-то опубликована в виде небольшой повести, в которую вошли местные топонимы: Братовщина, куда писатель поселил газетного критика Семёнова, река Серебрянка, на берегу которой отдыхали заигравшиеся в горелки герои романа, Пушкино, где по воле автора жила некая Наталия Викторовна, якобы послужившая прототипом главной героини пьесы А. Н. Толстого «Живой труп».

   В тот свой оседлый пушкинский 1923-1924 год писатель снова погрузился, когда писал «Повесть о жизни», над которой он работал почти двадцать лет, до середины 1960-х годов. В нескольких, следующих одна за другой, главах шестой книги – «Книги скитаний» – «Ночные поезда», «Стужа», «Снежные шапки», «Девонский известняк», «Бесплатный табак», «Медные подковки» создана целостная картина этого периода его жизни.

   В главе «Ночные поезда» Паустовский тепло и подробно вспоминал о Зузенко, который поселился в Пушкине после возвращения из Австралии, где он прожил несколько лет. Александр Михайлович приносил в редакцию «На вахте» свои воспоминания, которые он печатал на старой машинке с латинским шрифтом. В тех местах, где латинские буквы не совпадали с русскими, Зузенко вписывал русские буквы от руки. «Это была каторжная работа», – отмечал Паустовский.

   Так как морских кораблей в то время было мало, Зузенко состоял в резерве торгового флота и получал небольшую ставку, а когда появилась вакансия, его назначили капитаном на грузовой пароход, совершавший рейсы из Ленинграда в порты Голландии и Англии. Портовые власти туманного Альбиона его, капитана судна из Советской России, не пускали на берег, так как он был занесён в «чёрный список» за революционную работу в Австралии. Все переговоры с английскими портовыми властями «красный капитан» вёл с мостика, придерживаясь вежливого, но язвительного тона.

   По утрам Зузенко и Паустовский ездили из Пушкина в Москву. Тот вагон дачного поезда, куда они садились, тотчас наполнялся пассажирами из соседних вагонов: люди собирались, чтобы послушать морские байки не знающего сомнений, грубоватого и насмешливого, строптивого и доброго человека с лицом, изуродованным боксом. Зузенко знали и пассажиры соседних станций – Мамонтовской, Клязьмы, Тарасовской и даже Мытищ. Вот как Паустовский писал об этих их совместных поездках:

   «Мы с Зузенко всегда ездили вместе. В этом было для меня два преимущества: одно на пути из Москвы в Пушкино, а другое – на пути из Пушкина в Москву.

   Преимущество на пути из Москвы в Пушкино состояло в том, что с Зузенко я чувствовал себя в безопасности. Человек огромной физической силы и бесстрашия, он каким-то шестым чувством узнавал любую «шпану» и немедленно переходил в наступление… Второе зузенковское преимущество было связано с утренними поездками в Москву. Во время этих поездок я выслушал множество увлекательных историй из его жизни.

   Как только Зузенко входил в вагон в Пушкине, он тотчас начинал рассказывать мне эти истории. Любопытные пассажиры подсаживались поближе.

   Вскоре слух об этих рассказах прошёл по всему Пушкину. В вагон, куда садился Зузенко, набивалось столько народу, что негде было присесть. Чтобы лучше слышать, пассажиры тесно сбивались вокруг капитана и наваливались мне на спину. Я долго потом не мог отдышаться.

   Приходил кондуктор и начинал речь о неправильной нагрузке поезда. Все вагоны пустые, а в этот не втиснешься. Да он и не рассчитан на такую уйму пассажиров. Беспорядок! Наверняка загорятся буксы.

   Каждый раз Зузенко и пассажиры вступали с кондуктором в беспорядочный технический спор и доказывали ему, что вагон «не просядет и буксы не сгорят».

   В этой же главе Паустовский рассказал об оставившей глубокую зарубку в его памяти встрече с беспризорниками в ночном пригородном поезде «поздней осенью перед жестокими морозами 1924 года». Это полное драматизма повествование о том, как он привёз ребят в Пушкино, в холодную хозяйскую дачу, в которой жил и где у него пустовало пять комнат. Никого и ни о чём не надо было спрашивать, так как хозяин дачи жил в Москве, и постоялец видел его всего один раз. Он поселил оборвышей в самой большой комнате рядом со своей, потому что обе они обогревались одной и той же печкой. А затем произошли трагические события, закончившиеся гибелью одного из мальчиков – Шурки Балашова по прозвищу Царевич.

   «Долго после его смерти я не мог избавиться от чувства вины перед ним. Зузенко говорил, что никакой вины нет, что я – гнилой интеллигент и неврастеник, но под кожей на скулах у капитана ходили твёрдые желваки, и он без конца курил.

   Мальчика похоронили в мелкой могиле на краю кладбища. Все время шли дожди, сбивали гнилые листья и засыпали ими низкий могильный горб. Сейчас я, конечно, его уже не найду, но приблизительно знаю, где похоронено маленькое, беспомощное существо, совершенно одинокое в своем страдании.

   Жизнь в Пушкине была неприютной. Весь день до позднего вечера я проводил в редакции «На вахте». К полуночи я добирался до вокзала, уезжал в Пушкино, там сразу окунался в глушь, мрак и безлюдье, быстро засыпал, а утром, ещё в полной темноте, приходилось вставать, топить печку и торопиться на поезд в Москву», – вспоминал Паустовский.

   Последовавшие затем события января 1924 года, связанные со смертью Владимира Ильича Ленина, Паустовский описал в главе «Стужа». Простившись с вождём в Колонном зале Дома Союзов, он и Зузенко пешком добрались до Северного (ныне Ярославский – Авт.) вокзала. «Потом мы долго ехали с Зузенко в Пушкино. Пустой дачный поезд грохотал и качался в пару. Колёса вагонов звучно били по стыкам рельсов. Им вторило ночное эхо. Казалось, что оно тоже замерзает от стужи и потому звенит, как тонкий лёд, разбитый камнем.

В Пушкине всё дымилось от мороза».

   Утром автор повествования плохо себя чувствовал, но собрался ехать в Москву на похороны. «Я добрёл до железнодорожного переезда как раз в то время, когда прошёл на Москву последний утренний поезд.

Я опоздал.

   Тогда я пошёл вдоль полотна в сторону Москвы, но не прошёл и двух километров. Кружилась голова. Мне хотелось сесть на откос в снег и немного посидеть. Но я знал, что в такой мороз этого делать нельзя. Поэтому я всё шёл и шёл, спотыкаясь, понимая, что идти бессмысленно и надо возвращаться.

   По своей нелепой привычке я всё время загадывал – вот дойду до того телеграфного столба и поверну.

   Телеграфный столб задержал меня надолго. Я прислонился к нему и увидел, как Пушкино тяжело дымило всеми своими печными трубами, всем своим берёзовым дымом. Дым был алым от морозного солнца.

   Впереди так же яростно, как и Пушкино, заваливая дымом всю землю, курилась Клязьма…

   Со стороны Пушкина, выбрасывая столбы дыма, шёл поезд. Был слышен его нарастающий гром.

   Шёл сибирский экспресс. Он всегда проходил в это время мимо Пушкина, не останавливаясь, не тормозя, уволакивая за стрелки тяжёлые пульмановские вагоны. Всё казалось, что вагоны хотят отстать, остановиться, но паровоз безжалостно мчит их вперёд и не даёт отдышаться.

   Поезд приближался. Внезапно он вздрогнул. Залязгали и заскрежетали тормоза. Грохот колёс оборвался, и поезд сразу остановился среди леса. Паровоз дышал, как запаленная лошадь.

Он остановился там, где его застало время похорон.

Тотчас пар вырвался струёй из недр паровоза, и паровоз закричал.

Он кричал непрерывно, не меняя тона. В его крике слышались отчаяние, гнев, призыв.

   Этот могучий гудок летел окрест – в леса, в стужу, в поля, где одним глубоким пластом расстилались снега».

   Паустовский проболел больше месяца. В Пушкине его навестил Михаил Александрович Булгаков, с которым он когда-то учился в Первой киевской гимназии, а позднее встретился и подружился в редакции газеты «Гудок». Эта неожиданная и радостная для обоих писателей встреча легла в основу главы «Снежные шапки».

М.Булгаков, 1920-е г.г.

«Как-то ближе к весне, тихим и снежным днём ко мне в Пушкино приехал Булгаков. Он писал в то время роман «Белая гвардия», и ему для одной из глав этого романа нужно было обязательно посмотреть «снежные шапки» – те маленькие сугробы снега, что за долгую зиму накапливаются на крышах, заборах и толстых ветвях деревьев. Весь день Булгаков бродил по пустынному в тот год Пушкину, долго стоял, смотрел, запахнув старую, облезлую доху, – высокий, худой, печальный, с внимательными серыми глазами.

– Хорошо! – говорил он. – Вот это мне и нужно. В этих шапках как будто собрана вся зимняя тишина.

– Декадент! – сказал о Булгакове Зузенко. – Но, видно, чертовски талантливый тип. Добросовестно себя тренирует.

Что он этим хотел сказать? Я не понял. Тогда Зузенко столь же неясно и неохотно объяснил:

– Натаскивает себя на впечатления. Мастак!

Пожалуй, в этом он был прав».

   В этот свой приезд в Пушкино, бродя по его необычно пустым улицам, Булгаков, видимо, и отметил про себя чебуречную на берегу Серебрянки с неожиданным названием «Ялта», о которой вспомнил позднее в романе «Мастер и Маргарита».

   В апреле 1924 года Паустовский отпросился из РОСТА, куда к тому времени перешёл из газеты работать редактором, и на несколько дней поехал в Орловскую область в небольшой уездный городок Ливны на юге Орловской области к старым знакомым своей мамы – врачу железнодорожной больницы Нине Дмитриевне Нацкой и её брату, больному геологу, исследователю Закаспийской области Александру Дмитриевичу Нацкому, к тому времени уже вышедшему на пенсию и проживавшему вместе с сестрой. «Поехал без всякого дела, просто так. Мне хотелось отдышаться после трудной жизни в Пушкине и затяжной московской зимы», – отметил Паустовский в главе «Девонский известняк».

   Наступившее вслед за тем лето 1924 года заметного облегчения писателю, судя по всему, не принесло. Не случайно поэтому в главе «Бесплатный табак» он признался, что «есть целые полосы жизни, о каких не хочется вспоминать»:

   «Поначалу я зарабатывал в РОСТА очень мало. Я всё ещё жил в Пушкине и никак не мог устроить свою жизнь более сносно. Каждый месяц у меня дней за десять до получки кончались деньги. На еду ещё кое-как хватало, но на папиросы не оставалось ничего.

   Беспрерывно «стрелять» папиросы у друзей и знакомых было неловко и в конце концов невозможно. Всему есть свой предел.

Тогда я совершенно неожиданно открыл простой и бесплатный способ добычи табака.

   Я выходил в Пушкине к полотну железной дороги и шёл вдоль путей, подбирая все окурки и так называемые «бычки», выброшенные пассажирами из окон вагонов. По пути от Пушкина до Клязьмы за какие-нибудь три километра я обычно набирал до двух сотен окурков…

   Сначала я собирал окурки один и скрывал это от Зузенко. Но вскоре проницательный капитан догадался, откуда у меня появились запасы разносортного табака, пришёл в восхищение от моего открытия, и мы начали собирать окурки вместе…

   Довольно скоро мы заметили, что окурков на перегоне Пушкино-Клязьма становилось всё меньше. Тогда мы стали доезжать из Пушкина до платформы Тайнинка и оттуда уже шли пешком вдоль дороги до Лосинки. Так были открыты новые богатые россыпи окурков… Возвратившись домой, мы отрезали от окурков обугленные концы, высыпали чистый табак, тщательно перемешивали его, сбрызгивали водой и сильно нагревали на времянке – «ферментовали», как торжественно говорил Зузенко. От этого табачная смесь теряла горечь и курилась в самокрутках легко и приятно».

   Главу «Медные подковки» Паустовский посвятил Маяковскому. Знакомству с поэтом способствовало то, что летом 1924 года на даче, в которой он прожил один всю зиму, поселился поэт Николай Николаевич Асеев с женой Оксаной и «её весёлыми сестрами-украинками». Вскоре на эту же дачу приехал приятель Паустовского писатель, поэт и журналист Семён Григорьевич Гехт, снявший пустой чердак.

   Маяковский, живший в то лето на Акуловой горе, часто приходил к Асееву играть в шахматы. Не раз наблюдая, как он широко шагал по лесной дороге, вертя в руке вырезанную из орешника палку, Паустовский, по его словам, в такие моменты старался не попадаться ему на глаза, так как был излишне застенчив. Кроме того, ему казалось, что Маяковскому просто неинтересно разговаривать с ним, и что он не сможет сказать ему ничего нового и значительного. «Но однажды, – вспоминал Паустовский, - когда Асеев уехал в Москву, Маяковский постучал ко мне и предложил сыграть в шахматы. Я играл плохо. У меня не было способности предвидеть игру за несколько ходов вперёд. Но я согласился, и мы пошли к Асееву…

Надо было о чём-нибудь говорить. С каждой минутой молчание становилось всё тягостнее. У меня в голове носились обрывки всяких, преимущественно глупых, мыслей. Я не мог придумать ничего, чтобы начать разговор.

Маяковский молчал, зажав папиросу в углу рта, и смотрел на доску... Тогда в полном отчаянии я заговорил о ловле раков в реке Серебрянке. Там действительно водились огромные раки – настоящие речные крокодилы.

– Нудное дело, – сказал Маяковский. – Не понимаю, как можно заниматься такой ерундистикой!

Я покраснел и до конца партии не мог вымолвить ни слова. На моё счастье, пришёл Асеев, и я сбежал к себе».

В.Маяковский, 1920-е г.г.

   В 1925-1927 годах Паустовский путешествовал по Черноморью и Кавказу. «После возвращения из скитаний по югу в Москву я целый год прожил в Пушкине по Северной дороге… За моей дачей глухо стоял сосновый лес, а за ним тянулась болотистая низина и разливалась речка Серебрянка, всегда затянутая туманом», – припомнил позднее Паустовский в «Книге скитаний» из «Повести о жизни». Перипетии этих «скитаний по югу» послужили основой для написанного зимой 1928 года в Пушкине автобиографического романа «Блистающие облака», единственного произведения писателя с детективной окраской.

   На этот очередной пушкинский год прибежищем Паустовского стала сохранившаяся до наших дней на улице 1-я Серебрянская двухэтажная деревянная дача купца второй гильдии Николая Ивановича Струкова, по современной нумерации дом № 3. Дача была построена в 1887 году в период интенсивной застройки пристанционной территории и, по слухам, была потайной дачей, каким-то образом связанной с августейшим семейством. О том, что Паустовский поселился именно в этом доме, рассказала местная жительница Вера Ивановна Камзолкина, с 1910 года и до конца жизни в 1975 году проживавшая в Пушкине. На эту дачу писатель поселил своих героев из романа, а прототипом главного героя капитана Кравченко сделал своего старого знакомого Зузенко.

Участники общества по изучению творчества К. Г. Паустовского из  Бельгии на бывшей даче Н. И. Струкова

   Уже на первых страницах романа Паустовский вспомнил о пригородных ночных поездах. В главе «Истории, рассказанные ночью» ожили, помимо капитана Кравченко, написанные со своих реально существовавших друзей и знакомых журналист Батурин и сосед по пушкинской даче писатель Берг.

«Вставайте! – Капитан потряс Батурина за плечо. – Скоро Пушкино!

Поезд гремел среди леса. Пар шипел в кустах, как мыльная пена.

   Стояла ледяная и горькая осень. По ночам ветер шумно тряс над дощатыми крышами гроздьями стеклянных звёзд. Огородные грядки были посыпаны крупной солью мороза. Пахло гарью и старым вином. А в полдень над горизонтом розовым мрамором блистали облака…

   Свеча отчаянно мигала, умирая в жестяном фонаре. За окном мчались назад, ревя гудками, лязгая десятками колёс, обезумевшая ночь, ветер, кусты и леса. Мосты звенели коротко и страшно. Путевые будки налетали с глухим гулом и проносились, затихая к Москве.

– Вот это шпарит! – Капитан расставил покрепче ноги…

В черноте блеснули туманные огни джутовой фабрики. Проревел гудок.

– Ну, выметайтесь, – предложил капитан. – Приехали.

   Дача стояла на краю леса, на отлёте. Капитан каждый раз, когда подходил к ней останавливался и спрашивал:

– Чувствуете – воздух?

   Пахло колодезной водой и глухой осенью. Батурин растирал между пальцами жёлтые листья, и от пальцев шёл запах горечи. Свежесть ветра, дождя и похолодевших рек пропитывала опадающую, почти невесомую листву. Осень умирала. Смерть её была похожа на чуткий сон – зима изредка уже порошила по золотым деревьям и мокрой траве реденьким и осторожным снегом.

   Осенняя свежесть продувала всю дачу, особенно капитанскую комнату, похожую на ящик от сигар…

   Ледяная ночь шумела листвой по крыше. Было слышно, как за две версты неслись поезда, изрыгая ржавое пламя. Звезды падали за стеклами окон, гонимые ветром. Уют наливался теплом, – из медного чайника со свистом вылетал пар…».

   Паустовский несколько раз в ходе повествования возвращался к Серебрянке: упомянул наловленных в ней раков, купание Берга и встающее над рекой солнце: «В иссиня-чёрной воде струились по дну, как волосы, мёртвые травы. Едкая роса капала с осин. Над ельником в тумане, как бы в дыму пожара, выползало косматое клюквенное солнце».

   Начало 1930-х годов также связано с пребыванием Паустовского в Пушкине. Об этом периоде его жизни наиболее полно рассказал старший сын Константина Георгиевича – Вадим. В его воспоминаниях упоминается, например, такой факт. В те годы в пушкинском районе функционировал небольшой Дом отдыха жургазобъединения. Тогда широко практиковалось сокращать входившие в речевой оборот словосочетания, чтобы сделать их короткими и, как казалось, удобными в повседневном употреблении. Странное, на первый взгляд, название расшифровывалось как Дом отдыха журнально-газетного объединения. Писатель провёл здесь вместе с семьёй конец зимы. «Такие «карманные» дома отдыха теперь уже перевелись. Ведь он помещался в одной уютной даче недалеко от станции Зеленоградская Северной (Ярославской) железной дороги…», – вспоминал сын писателя.

   Вероятно, Вадим Константинович имел в виду нынешний посёлок Правдинский с платформой «Правда», который действительно назывался Зелёным городом. Но старое название всё-таки осталось и закрепилось в названии платформы «Зеленоградская». Именно в районе этой станции Паустовский во время лыжной прогулки с сыном осмотрел строящийся город будущего – последнее достижение архитектурной мысли, о котором ожесточенно спорили в прессе в конце 1920-х годов. Вадим Константинович позднее вспоминал: «Пересекли большое снежное поле, затем линию железной дороги и углубились в сосновый лес. Среди деревьев возникал удивительный городок из совершенно необычных светлых домиков – кубических, круглых, куполообразных. В больших ленточных окнах отражались верхушки деревьев… Посёлок был экспериментальный. В те годы архитекторы-конструктивисты пришли к выводу, что настала пора отказаться от больших городов со всеми их недостатками…». В таких романтических и в то же время ультрасовременных «зелёных поселениях» уставшие от больших дымных городов люди должны были жить с городским комфортом, но как бы прямо в лесу.

   Впечатления от этой лыжной прогулки Паустовский подробно изложил в рассказе «Московское лето», написанном в 1931 году и впервые опубликованном под названием «Снега» в журнале «Тридцать дней».

   Другой свой рассказ с похожим названием – «Снег» Паустовский написал позже, в 1943 году, и напечатал в журнале «Огонёк» в середине 1944 года. В нём он упомянул Пушкино, когда героиня рассказа молодая певица Татьяна Петровна, эвакуированная из Москвы с дочерью Варей и её няней, размышляла о внезапном изменении своей привычной жизни: «Какая я дура! – думала Татьяна Петровна. – Зачем уехала из Москвы, бросила театр, друзей! Надо было отвезти Варю к няньке в Пушкино – там не было никаких налётов, – а самой остаться в Москве. Боже мой, какая я дура!»

   Безусловно, Паустовский знал о тяжелейших боях на подступах к столице со стороны Вязьмы и Волоколамска зимой 1941 года. Но в сводках Совинформбюро хорошо знакомый ему небольшой городок Пушкино, расположенный севернее Москвы, действительно ни разу не упоминался. Однако в черте города враг несколько раз бомбардировками с воздуха пытался повредить Ярославскую железную дорогу, по которой шло интенсивное сообщение с Уралом, Сибирью и Дальним Востоком. Однажды прямо во время урока справа от подъезда располагавшейся недалеко от станции железнодорожной школы № 1, где теперь размещается Центр детского творчества, упала небольшая авиабомба. В другой раз был разрушен мост через Серебрянку, несколько человек пострадало.

   В начале 1957 года Паустовский почувствовал резкое ухудшение здоровья. Он был помещён в больницу, и врачи определили у него инсульт. После курса лечения писателю посоветовали провести период реабилитации в кардиологическом санатории «Пушкино», расположенном в Пушкинском районе. Лечащим врачом писателя в санатории стала Земфира Асламбековна Деменина – высокая, стройная, с чёрными, как смоль, волосами.

   Лечение и реабилитация заняли много времени. В конце мая 1958 года в письме московскому знакомому Н. И. Морозову писатель оправдывался за своё долгое молчание: «Объясняется это моей болезнью, которая уже год держит меня вне Москвы, и тем, что у меня нет секретаря, который мог бы разобраться в обширной и запущенной корреспонденции…».

   В феврале 1962 года, находясь в Ялте, Паустовский перенёс первый инфаркт, а в начале 1965 года – второй. После выписки в марте из больницы 72-летнего писателя по его просьбе поместили в кардиологический санаторий «Пушкино». Его лечащим врачом снова стала Деменина. По свидетельству очевидцев, в двухкомнатной тёплой и солнечной палате вопреки недугу, осложнённому подступающей временами жестокой астмой, заставлявшей Константина Георгиевича больше обычного хрипеть и задыхаться, под медицинским контролем опытного и заботливого врача он готовил к изданию автобиографическую «Повесть о жизни» в двух томах. Это была не автобиография, не воспоминания, не хроники, а именно повесть былого, с размышлениями о прошлом. Эта главная книга его жизни, окончательно завершённая в Пушкине, была впоследствии выдвинута на соискание Государственной премии, дважды, в 1965 и 1966 годах, оказывалась претендентом на Нобелевскую премию по литературе, так как по социологическим данным 1962 года Паустовский был самым любимым писателем в СССР и на порядок опережал даже Михаила Александровича Шолохова, чьи произведения были включены в школьную программу. Сегодня «Повесть о жизни» по праву считается литературным памятником ХХ века.

   В гости к Паустовскому в санаторий приезжали за советом начинающие писатели. Один из них – Алексей Викторович Ионов в своей книге воспоминаний отметил: «В Пушкино я приехал в полдень. В обширной усадьбе санатория веяло предвестием весны. Под сумрачными елями ещё синел снег, но у берёз он обтаял и покрылся ледком». Скудность этого описания, по всей видимости, объясняется тем, что кардиологический санаторий «Пушкино» относился к так называемому Четвёртому управлению Министерства здравоохранения СССР, имел статус санатория ЦК КПСС и был режимным лечебным учреждением, в котором в комфортабельных условиях лечились и отдыхали в основном крупные партийные функционеры и члены из семей.

   Удовлетворённый завершившейся работой над двухтомником и результатами полученного в санатории лечения, Паустовский пребывал в приподнятом состоянии духа и был преисполнен благодарности лечившей его сорокалетней женщине. При выписке писатель подарил ей только что вышедшую из печати в издательстве «Художественная литература» небольшую книжку избранной прозы, а на фронтисписе своей рукой сделал надпись:

«Земфире Асламбековне – только на «склоне лет» я узнал благодаря Вам, как много душевной прелести, доброты, нежности и мужества заключается в человеческом сердце. Я благодарен Вам за то, что Вы существуете на этом свете.

Ваш всей душой

К. Паустовский.

Пушкино.

Апрель 65 г.»

Автограф К. Г. Паустовского З. А. Демениной на своей книге  избранной прозы

***

   Последние годы жизни Паустовский преимущественно провёл в провинциальном городке Таруса в собственном маленьком домике на высоком обрыве. 

Дом-музей К. Г. Паустовского в Тарусе, где он жил  и работал с 1955 по 1968 год

   Внизу несёт свои воды впадающая левым притоком в Оку и давшая название городу небольшая речка Таруска. Писатель очень привязался к этим местам, что дало ему право признаться: «В Тарусе очень хорошо. Окрестности сказочные… Места здесь чудесные… В Москву не тянет». 

Памятник К. Г. Паустовскому в Тарусе

   Но наряду с желанной Тарусой и тихое дачное Пушкино, куда Паустовский неизменно возвращался в 1920-х, 1930-х и 1960-х годах, занимало мысли писателя, раз вышли из-под его пера посвящённые нашему городу и его окрестностям такие наполненные, запоминающиеся и трогающие душу строки.

Василий ПАНЧЕНКОВ.

   P.S. Пушкинские краеведы вместе с Московским областным отделением Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры выступили с инициативой присвоить имя Константина Паустовского новой набережной реки Серебрянка, которую он часто упоминает в своих произведениях. Редакция портала "Пушкино Сегодня" поддерживает эту инициативу. Насколько нам известно, о предложении знает и поддерживает его глава Пушкинского городского округа Михаил Перцев. Конечно же эта инициатива должна пройти публичное обсуждение общественностью.

Александр Ноздровский