КАРАНТИН. Чумовое время

08 апр
21:00 2020
Категория:
Край родной
   Все вокруг только и говорят о коронавирусе. Вот и пушкинский краевед Игорь Прокуронов подготовил исторический материал. каким-то образом связанный и с нашей Клязьмой. о моровой язве, "бывшей в столичном городе Москве с 1770 по 1772 год".

КАРАНТИН.

Чумовое время

 

Было время, процветала

В мире наша сторона:

В воскресение бывала

Церковь божия полна;

Наших деток в шумной школе

Раздавались голоса,

И сверкали в светлом поле

Серп и быстрая коса.

Ныне церковь опустела;

Школа глухо заперта;

Нива праздно перезрела;

Роща темная пуста;

И селенье, как жилище

Погорелое, стоит, —

Тихо все. Одно кладбище

Не пустеет, не молчит…

А.С. Пушкин. Пир во время чумы

 

…«Моровое поветрие» – так назвал патриарх Кирилл нынешнюю эпидемию, вызванную вирусом К-2019. Но точно также раньше на Руси говорили и о чуме.

И, наверное, вовсе нелишне будет напомнить, что же происходило много лет тому назад…

 

Часть первая.

Москва, 250 лет назад

 

Лежащее по Троицкой дороге государево село Пушкино от того только заразилось и почти все померло, — что один мужик из Рогожской ямской слободы после умерших привез туда жене своей кокошник…

«Описание моровой язвы, бывшей в столичном городе Москве с 1770 по 1772 год».

 

…250 лет назад у нас разразилась трагедия.

В Москву пришла чума. Или моровая язва, как ее тогда называли.

   И вот перед нами подробное описание тех событий – объемный фолиант с соответствующим названием: «Описание моровой язвы, бывшей в столичном городе Москве с 1770 по 1772 год, с Приложением всех, для прекращения оной, тогда установленных Учреждений» (М., 1775).

 

   Любопытно, уже в открывающем книгу «Посвящении», точнее, среди подписантов оного, виднейших медиков того времени, мы видим – штаб-лекаря Христиана Граве. Это с него, датчанина с кровью фламандских баронов, прибывшего в Россию вместе с Петром III, начинается многочисленный и славный род «русских немцев». Они отметились и в нашем крае: один из нынешних отпрысков старинной фамилии – Константин Граве живет на Клязьме, неподалеку от дачной усадьбы своих дедов-прадедов, чему посвящены очерки Владимира Парамонова «Знаменитые дачники Клязьмы: От Шолматова к Граве» от 27.08.2018 и «Отвори потихоньку «Калитку» от 31.08.2018, опубликованные на нашем портале. (А еще, так получилось, отец Константина, географ М.К. Граве, с полвека назад руководил первыми маршрутами автора сего очерка).

   Вообще, в эпопее моровой язвы 1771 г. Х. Граве был заметным фигурантом тогда руководствовались его наставлениями, «каким образом больных по покоям распределять, пользовать и за ними присмотр иметь», рекомендациями соблюдать «во всем чистоту, [практиковать] обмывание холодной водою, умеренность в горячих напитках; быть более в холодном воздухе, а жаркого убегать, тощим желудком не выходить, для питья употреблять кислые щи» ... «Под особливым смотрением Комиссии члена, уволенного от службы штаб-лекаря Крестьяна Граве, что ныне коллежский асессор и Предохранительной комиссии член» был проведен целый ряд противочумных мероприятий. И когда прибывший в Москву по велению Екатерины II граф Орлов собрал «особенное, отделенное из медиков собрание», – оно, естественно, не обошлось без нашего штаб-лекаря. Он же, по указу Императрицы, был включен в состав Комиссии «для охранения и врачевания от моровой заразительной язвы»…

 Но обо всем по порядку.

…Впервые в Москве моровая язва была замечена в ноябре 1770 г., а 17 декабря в «Московской генеральной сухопутной госпитали» заболели унтер-офицеры Азовского полка, прибывшие из Хотина близ Молдавии и Румынии. И «с самого начала по конец заключения госпитали было в оной заразе 27 человек, из которых 5 излечились, а прочие померли…».

   А 9 января 1771 г. в Петербурге был опубликован указ Ее Императорского Величества, Самодержицы Всероссийской, Екатерины II, начинавшийся так: «Объявляется всенародно. Оказавшаяся от некоторого уже времени в прилегающим к неприятельским турецким землям Польских провинциях заразительная болезнь, к великому сожалению, вкралась напоследок и в некоторые порубежные Российские места»…

   В начале марта стало известно, что «…на Большом суконном дворе за Москвою-рекою, у каменного мосту, люди часто умирают, а иногда и в ночное время погребаются»… Тогда же в Первопрестольную, дабы «все предосторожности и попечения о сохранении от опасной болезни столичного города Москвы гораздо усугубить», был прислан генерал-поручик и кавалер Петр Дмитриевич Еропкин с «главнейшим предписанием, «чтобы жители напрасно в своих домах утеснены не были»… Из местных докторов учреждается особый Медицинский совет.

   В апреле, по указанию Еропкина, вводятся карантинные меры. «По найденной уже врачами опасности, предосторожность о сбережении целого государства требовала, [чтобы] городу Москву запереть, а для удовольствования жителей оного всем нужным надлежало бы вне города учредить особые места, на которых бы живущие у приезжих через преграду и куриво (заградительные костры. – И.П.) могли все покупать». Прибывающим в город и проезжим указывалось: «Едущим без товаров довольно высидеть шестнадцать дней… Если ж в том городе, из которого отъезжают, зараза совсем пресеклась, а считаются они только сумнительными, то карантинного срока десять дней довольно…». Тому, кто решил покинуть город, рекомендовалось: «ежели кто в деревни выезжать намерен, то бы прежде отъезду своего объявил о том своей части смотрителю»...

   Пояснялось, «…самое название карантина полагает шестинедельный, или сорокадневный срок…». А что касается сорока дней – это срок, вполне достаточный «для открытия заразы в человеке (хотя и меньше достаточно)… Время толикого числа дней называется на французском языке «карантин» (Quarantainе), или сорокодневное время, от слова quadrant (карант) – сорок. Название сие карантина вошло и в российский язык, и место или дом, где в оное время люди и вещи содержатся, – карантинный, или предохранительный дом, – или одним именем карантин именуется»…

   Народ уже побежал из Москвы – «распространение моровой язвы по Московскому и по прочим уездам более от того стало… умножаться». Поэтому режим ужесточили: «никого… как в Москву, так и из Москвы не пропускать…». Для тех же, кто оставался, было «приказано.., чтобы… никто, как больной, так и здоровой, из двора в другой для жития без ведома и осмотра частного смотрителя не переходил и пожитков не переносил…». Проявляя заботу о своих подданных, «Ея Императорское Величество Высочайшим своим господину генерал-поручику Еропкину, августа 25 числа присланным рескриптом… обнародовать следующее повелела: чтобы в покоях… всякий день воздух был переменен открыванием не только одних продушин, но чтоб несколько времени окна были отворены…». Еще «велено было всем обывателям, чтобы они сколь можно, меньше из дворов своих ходили и не были б в тесном собрании с людьми…». Все фабрики предписывалось остановить, «работников вольных распустить, а приписных к оным содержать при фабриках, производя им от фабрикантов кормовые деньги». И «сверх того приказано было весь ветошный ряд с запрещением всякого мелочного торгу, кроме пищи,… запереть»…

   В мае болезнь, вроде бы, «при конце сего месяца стала было большею частию прекращаться»: за месяц умерло 794 человека, в «карантинных домах» – 83.

   Но «уже в июне месяце в некоторых местах города [«от утайки»] стала настоящая зараза. …В сем месяце в городе считалось уже умерших в сутки от 40 до 70, а во весь месяц 994».

   А потом «моровая язва в половине июля уже очевидно стала в разных города местах оказываться, что вдруг целые домы стали вымирать». И так, что «все… взятые меры… не могли усиливающейся заразе поставить пределов, но вместо желаемого успеха и ожидаемого ее прекращения, она ежедневно и очевидно скорыми и многими смертными поражениями по всему городу стала свирепствовать. Главнейшая причина такому распространению было неверие почти всех – как низкого, так и знатного звания…». В течение месяца «число умирающих в городе и в карантинах явно всякой день стало прибавляться так, что в сутки до 100 человек помирало…». Поэтому «всякие строения и работы остановлены были,.. и чрез то в городе малое число жителей оставалось. …В целой месяц в городе и выведенных из оного в больницы и карантины всех 1708 человек померло (умалчивая, что многие тайно и без выписки погребены были)»…

   Вот как раз в июле чума пришла и в наше Пушкино: а все из-за злосчастного кокошника, подарка, что некий селянин привез своей жене из Москвы

 Эпидемия набирала силу.

   В августе «не только в домах многое число мертвых ежедневно умножаться, но и по улицам показываться стало». А после 20-го числа, «моровая язва по всему городу… так ныне возвысилась, что уже в сутки от 400 до 500 человек стали умирать и столько же ежедневно занемогать… В сем месяце суточное число умерших в городе [Москве] возвышалось до 400 и более, а всего в городе в месяц – 6423, в карантине и в больнице 845, а всех вообще 7268 человек было»…

   В сентябре «суточное число умирающих в некоторые дни доходило в городе до 700 и более, а в больницах и в карантинах до 150, а всех в сентябре умерших в городе – 19761, в больницах и карантинах – 1640, а в обоих местах 21401 человек…».

   Был ограничен выезд-въезд в Москву. А в середине сентября начался «чумной» бунт, «простого народа смятение»…

   Дабы выправить ситуацию, 26 сентября сюда из Питера прибывает генерал-адъютант, генерал-фельдцейгмейстер, действительный камергер и прочая, и прочая – Григорий Григорьевич Орлов. Сразу «беря быка за рога», граф «…предложил всякому из находящихся в Москве докторов, штаб-лекарей и лекарей некоторые вопросы, на которые они должны были письменно от себя подать ответы, дабы чрез то существо и качество настоящей опасной болезни и всякого медика о том рассуждение узнать, и потому потребные меры брать было можно». Далее, «отобрав от всех врачей об опасной болезни рассуждения,.. князь Григорий Григорьевич Орлов… нашел, по данной ему от Ее Императорского Величества власти, учредить две особые Комиссии – одну для предохранения и врачевания, другую – исполнительную, которых единственное в том попечение и должность состояла, чтобы заразу скорее пресечь… Присутствовали тогда в сих Комиссиях: в Предохранительной председателем генерал-поручик Петр Дмитриевич Еропкин, членами – статский советник В.Г. Баскаков, Успенского собора протоиерей и Святейшего Синода конторы член А. Левшинов, докторы Московской генеральной госпитали… – [в том числе] от службы уволенный штаб-лекарь Крестьян Граве»...

   И то ли само моровое поветрие «выдохлось», то ли сказались решительные меры Орлова, но положение стало выправляться. Хотя, в целом, в октябре число погибших еще было велико, все же к концу месяца – «по сие время уже и довольное число, как от самой язвы излечившихся, так и в сумнении бывших людей, из больниц и предохранительных домов обратно в свои домы возвратились»… Ну, и как итог, «от самого октября очевидно суточное число от опасной болезни умирающих стало уменьшаться, так что уже в декабре до 30 и 20 только человек в сутки дошло. А всего умерло в октябре 17561, в ноябре – 5235, а в декабре – 805 человек»…

    Возвращаясь к событиям октября 1771 г., напомним, что тогда же в Москве был учрежден детский Воспитательный дом. И, – еще раз процитируем источник,– «главное и точное смотрение над означенным Воспитательного дома отделением имел господин бригадир А.И. Дурново и при нем шелковой мануфактуры содержатель Матвей Андреев сын Евреинов».


О, вот эта личность нам тоже хорошо знакома!..

   Ведь еще лет за десять до означенных событий именно Матвей Евреинов содержал у нас в Пушкино, на реке Уче, «оброчную мучную мельницу», что прозывалась Скородумкой...

   Потом содержатель шелковой мануфактуры Матвей Евреинов «сказкою показал, что отданная ему из оброка в селе Пушкине средняя мельница, называемая Скородумка, им отдана во владение дяде его, президенту Коммерц-коллегии Якову Матвееву Евреинову, к бумажной его при селе Пушкине фабрике, и впредь оная мельница ему, Матвею Евреинову, ненадобна». И получилось, что где-то в 1762 г. ту мельницу Скородумку то ли отдали крестьянам села Пушкино, то ли, вообще – уничтожили (см.: Прот. Н.А. Скворцов. Архив Московской Св. Синода Конторы. М-лы по Москве и Московской епархии за XVIII в. Вып. второй. М., 1914. С. 684-685)…

 

Подведем некоторые итоги.

   В результате эпидемии «моровой язвы» только за 1771 г. в Москве умерло 56 672 человека, в том числе в апреле жертвами болезни стали 744 человека, в мае – 851, в июне – 1099, в июле – 1708, в августе – 7268, в сентябре – 21401, в октябре – 17561, в ноябре – 5235, в декабре – 805.человек

   Потом чума отступила. «При наступлении сего [1772] года, моровая язва как в Москве, так и в прочих местах, не только уже пришла в бессилие, но во многих уже и вовсе исчезла…». В январе умерло лишь 330 человек, в феврале – 352, в марте – 354; всего за год 3592 человека…

   А наблюдательные медики еще 250 лет назад подметили, что «лишний страх, уныние и отчаяние препятствуют зараженным к выздоровлению, и незараженным способствуют к скорейшей заразе тем, что отъемлют естественное благодушие, которое происходит от здравого рассудка, и чрез то и от осторожности отводят». По поводу «мигрантов» и им подобным говорилось: «…Поелику настоящих городских ремесленников из московских мещан весьма мало, то пришлецы и составляют большее число в городе обывателей, убывая и прибывая по воле своей и господ их. …В сем городе [Москве] обитали праздность и роскошь, разрывающие толь нужную цепь общего порядка и благоустройства. Удивительно ли скоропостижное рассеяние язвы в таком городе?»…

   К тому же выяснилось, что «..бывают некоторые люди такого сложения, которые чрез долгое время около самих зараженных больных и мертвых обращаются, и зараженное платье без всякого очищения употребляют, и невредимы (! – И.П.) остаются…».

Часть вторая.

Владивосток, 100 лет назад

Первым выявленным больным был китаец…

…Через сто пятьдесят лет, в 1921 г., моровое поветрие разгулялось в славном городе Владивосток.

   Чума началась в апреле, а закончилась лишь к ноябрю. И в разгар эпидемии, 26 мая, тут произошел очередной переворот: «розовое» коалиционное правительство низвергли, большевики и сторонники Дальневосточной республики ушли в подполье, власть перешла к ставленникам белых и японцев…

   А в это время там, «занесенные ветром», проживали два сдружившихся поэта, два ровесника, два, можно сказать, наших земляка.

   Первый – это АРСЕНИЙ ИВАНОВИЧ МИТРОПОЛЬСКИЙ (1889-1945), во Владивостоке ставший «Несмеловым», к тому времени – дачник «бывший» (он бывал в Пушкино в детстве); второй – НИКОЛАЙ НИКОЛАЕВИЧ АСЕЕВ (1889-1963), дачник, так сказать, «будущий» (жил в Пушкино в конце 1920-х).



 …Владивосток тех лет сравнивали с настоящим Вавилоном: тут часто менялись правительства; тем не менее, население увеличилось в четыре раза, достигнув полумиллиона человек; и в городе издавалось почти две сотни газет и журналов (регулярно возникавших и с такою же регулярностью прогоравших)... Завсегдатаи «Балаганчика», такого «клуба» художественной интеллигенции того времени, называли город «конечной станцией всея Руси», «шарабаном Владивосток».

   Непременными же гостями и участниками «Балаганчика» как раз и были наши герои. Частенько встречаясь в этом богемном кафе, они читали стихи и прозу, критиковали друг друга, обсуждали политику и все, что происходило тогда в России. Наверное, им казалось, что все еще вернется на круги своя, революционные перемены не докатятся до этого, в буквальном смысле, края земли, и что возвращение прежней привычной, размеренной жизни начнется именно отсюда, из дальнего Владивостока. К тому же у Николая Асеева в том же 1921 г. здесь вышел нашумевший сборник под названием «Бомба», а у Арсения Митропольского, взявшего себе псевдоним Несмелов, вообще – первая книжка под названием «Стихи». (Кстати, наверное, любопытно, что во Владивостоке Асеев жил на улице Пушкинской… – какая-никакая, а все-таки аллюзия с нашим Пушкино)…

Так вот, чума…

   Вот как описывает тогдашнюю напасть современный исследователь, один из ведущих специалистов в области эпидемиологических заболеваний, полковник и кандидат наук М.В. Супотницкий.

…Хотя чумная зараза развивалась по типу «спокойного горения», начавшись с десятка случаев, она постепенно разгоралась и с наибольшей силой проявилась в течение шестой недели. Затем три недели чума «догорала», но «под пеплом» она «тлела» еще 13 недель.

   На первой неделе (10-16 апреля) первым выявленным больным был китаец, умерший по дороге в чумное отделение; другой заболевший китаец решил сбежать из госпиталя, но был убит часовым. К концу второй недели эпидемия вышла из-под контроля противочумной организации, упустили и время локализации первичных очагов; полагали, что «эпидемия… пойдет беспрепятственно по тем законам распространения, которые лежат в существе самой болезни и обстановке жизни китайского населения». На третьей неделе (24-30 апреля) зараженные поступали уже из окрестностей города, появились жертвы среди русского медперсонала. Китайцы же не соблюдали карантин; за неделю в городе подобрали 42 трупа, чумными оказались 22, тринадцать человек умерли в чумном госпитале. На четвертой неделе чума «пошла» по более широкому кругу; по-прежнему, больше всего умирали люди из китайских кварталов. В госпитале умерло 27 человек, с улиц и площадей подняли еще 50 трупов.

   На пятой неделе (8-14 мая) случаи заболеваемости и смертности чуть возросли: в отделениях чумного госпиталя от болезни умерло 26 человек, было поднято 63 чумных трупа. Шестая неделя эпидемии стала «пиком» своего развития – от чумы умерло 42 человека, нашли 47 трупов. К седьмой неделе (22-28 мая) число больных и подобранных чумных трупов чуть уменьшилось: умер 41 человек, поднято 32 чумных трупа.

   Во время восьмой и девятой недели болезнь все-таки пошла на убыль. Число умерших составило 32 человека, подобрано 28 трупов. Пятого июня был отмечен якобы последний летальный исход.

   А после наступил период, резко отличающийся по своему течению и по существу заболеваний от предшествовавшего – то был «хвост» эпидемии легочной чумы. Во время десятой недели (12-18 июня) было зарегистрировано только три чумных трупа.

   Но к двадцать второй неделе количество случаев чумы вдруг снова возросло. Опасались, что дотянувшаяся до октября, т.е. до холодного времени года, эпидемия может вновь разгореться. Но двадцать третья неделя (11-17 сентября) оказалась последней: после 15 сентября 1921 г. случаев болезни зарегистрировано не было.

К первому ноября чума окончилась…

 

   А Арсений Несмелов тогдашнюю заразу живописал в своем рассказе «Убивший чуму», написанном в 1930 г. уже в эмигрантском Харбине.

Вот фрагмент оттуда.

…«В 1921 г. во Владивостоке случилась самая крупная в России XX в. эпидемия чумы, занесенной из Китая… По утрам, выходя из своих домов, мы наталкивались на трупы, подброшенные к воротам и палисадникам, – жатва чумы за ночь. По ночам родственники умерших выволакивают мертвецов на улицу и бросают подальше от своих домов. Иногда мертвецов упаковывают в высокие плетеные корзины или заталкивают в большие мешки. Своеобразные посылки Черной Смерти, на которые наталкиваешься на углах улиц, у ворот, у решеток скверов. За трупами приезжает мокрый от сулемы грузовик. Отчаянно ревя, он стремительно несется по улице, и та, отбрасывая к тротуарам извозчиков и автомобили, замирает на секунду, давая ему дорогу. А на нем – стоя, держась за руки – покачиваются люди в белых масках с круглыми черными глазницами стекол, в серых, пропитанных сулемой, брезентовых одеяниях. В руках у этих людей длинные, тонкие багры, похожие на копья. Ими они поднимают и кладут на грузовик трупы чумных. Горожане издали наблюдают за работой страшных людей, вспоминая в детстве слышанные рассказы о том, как черти волокут в ад грешников.

   А в городе – ветреная приморская весна, и в бухту, зеленую, беспокойную, приплывают кашалоты, весенние гости из океана. Их черные глянцевитые спины бесшумно вырастают над волнами и так же бесшумно исчезают. Кажется, несколько субмарин играют, гоняясь друг за другом… Над морскими же далями появилась голубоватая дымка, и в ней паруса рыбачьих судов призрачны, ирреальны, словно пригрезившиеся: голубоватая тонкая мгла оседает к воде легким слоем тумана, и корпусов судов не видно. Плывут одни паруса, розовые или лиловые»...

И, конечно же, Несмелов не забыл своего хорошего приятеля, поэта Асеева.

   «Надо сказать, что Николай Николаевич храбростью не отличался. Во время чумы, свирепствовавшей во Владивостоке в 1921 году, он ужасно боялся захворать и не выходил на улицу; без дрянного респиратора, которые в то время фабриковались во всех аптеках. Поэт не хотел понять, что щели между волокнами ткани для микроба шире, чем для человека — ворота, а, следовательно, респираторы — ерунда собачья»…

 

Поэты выжили.

   Потом их пути разошлись: Николай Асеев стал известным советским поэтом, Арсений Несмелов был не менее известен в кругах белоэмиграции и погиб в советском лагере как изменник родины…

Часть третья.

Эпидемия – это как?

Чума — в самом широком смысле этого слова — никуда с повестки не уходит…

М.В. Супотницкий

   По результатам наблюдений в ходе «чумного времени» во Владивостоке выяснилось вот что. (Здесь и далее – по данным М.В. Супотницкого).

Во-первых было отмечено: чума таит много загадок-«непоняток».

   И зная далеко не все закономерности развития, тем не менее, тогда «весьма значительное число людей» совершенно необоснованно помещали в карантин…

   Хотя горючим материалом, «сухими дровами» для чумы было китайское население, активно «поддерживавшее» пожар эпидемии, никаких доказательств какой-то «этнической избирательности» легочной чумы получено не было. Ведь китайцы, жившие в европейских семьях (лакеи, повара), болезнью не были затронуты. Большинство же погибших – то была китайская беднота, жившей в ночлежках, казармах, в обстановке страшной скученности и грязи..

Боролись же с эпидемией следующим образом.

…Еще в начале февраля 1921 г. по инициативе Отдела народного здоровья Приморского областного земства созвали заседание Областной санитарно-исполнительной комиссии. Признали необходимым немедленно приступить к подготовительным работам по борьбе с болезнью и ходатайствовать об объявление области угрожаемой по чуме, – такой приказ был издан на следующий день. Областную комиссию возглавил доктор П.П. Попов, боровшийся с легочной чумой еще в Харбине в 1910 г. (Заметим, ни один из приглашенных известных в те годы специалистов по чуме во Владивосток не приехал!).

   Вообще, еще раньше Областной комиссии подчинялись: противочумной поезд, городские санитарно-эпидемические организации и аналогичные железнодорожные организации. Последние располагали дезинфекционными и похоронные отрядами, специальными пропускными пунктами, складами для хранения имущества противочумных организаций и «чумными вагонами».


   Что касается Противочумного поезда, то его сотрудники осуществляли врачебный осмотр и измерение температуры пассажиров, едущих во Владивосток и из него; высадку подозрительных по чуме пассажиров и направление их в изолятор или «обсервационный вагон»; ликвидацию случаев чумы на железной дороге и придорожном районе и проч. Поезд вначале состоял из 8, затем из 11 вагонов: цейхгауза, кухни, аптеки-лаборатории, изолятора, обсервационной и дезинфекционной камер, бани и отдельных вагонов для персонала, карантинной стражи и умерших. В штате числились заведующий поездом, 2 врача, 4 фельдшера, 1 дезинфектор, 10 санитаров и 6 человек «карантинной стражи».


   Уже с момента появления чумы, на базе «Первого Владивостокского Крепостного военного на материке госпиталя» был развернут специализированный «чумной городок», где дислоцировались «летучий» и дезинфекционный отряды, обсервационное отделение, диагностическая лаборатория, изолятор, анатомический покой, чумной барак и собственный… крематорий. Во Владивостокском порту были организованы временный пропускной пункт, морская санитарно-наблюдательная станция и брандвахта. С 10 апреля начали действовать пропускной пункт на железнодорожной станции, амбулаторный пропускной пункт при горбольнице, отряд карантинной стражи и пригородная Участковая санитарно-исполнительная комиссия.

Изначально не все было благополучно с карантинной стражей.

   В разгар эпидемии стало очевидным, что милиция со своими задачами никак не справляется. Да так, что с ней пришлось «воевать» медперсоналу противочумных организаций: однажды десять охранников-милиционеров получили взятку от «карантинных» китайцев и… отпустили их на волю. А врач Противочумного поезда показывал: «Из двух милиционеров, явившихся по вызову к вагону-изолятору, один, пьяный, мог стоять, только прислонившись к стенке, и... оба явились безо всякого оружия и в самом растерзанном виде».

   Обратилась за помощью в Уссурийскую бригаду Дивизиона Народной Охраны. Однако и от ее «услуг» вскоре пришлось отказаться: оказалось, что «охранный» дивизион «представляет собой пьянствующую банду, берет взятки с обсервируемых, вместе с ними пьянствует».

   Тогда решили создать специальный отряд карантинной стражи. Это подразделение, своего рода «спецназ» во главе с полковником В.И. Любомудровым, насчитывало 100 человек, 44 из них были из числа «Студенческой трудовой артели», остальные 56 — по преимуществу белогвардейцы-каппелевцы, участники «Ледяного похода». От оккупационного японского командования отряд получил 100 винтовок и 1000 патронов. На службе чины стражи обязательно надевали маску-респиратор и не снимали ее до окончания наряда. Отряд отличался строгой дисциплиной, «разумно и тактично относился к местному населению и к китайцам»...

Во время эпидемии китайские притоны и ночлежки контролировали санитары, осматривая колодцы, помойки и выясняя местожительство непрописанных лиц. А медицинский «летучий отряд» проводил внезапные ночные «зачистки»   подозрительных домов, убирал с улиц трупы.

   Тогда же в городе ввели прогрессивный «чумной налог» – с извозчиков и грузчиков брали по рублю, с купцов — по сотне. Платил и каждый въезжающий. Но денег все равно не хватало…

   Во время чумы китайцы никак не шли на сотрудничество с властью; более сознательно вели себя корейцы. Но самыми последовательными были японские интервенты: поддерживали введенный режим, делились дезинфицирующими средствами, даже выделили необходимое оружие. (Правда, у японцев был и другой, далеко идущий интерес — научный, военно-прикладной. Уже тогда их медики изучали свойства чумной палочки, ее живучесть в разных средах, эффективность средств защиты…). Что характерно, японская противочумная сыворотка эффекта не имела.

   И все же, хотя специалисты и продолжают осмысливать накопленный опыт, «…но китайское происхождение встряхнувшего мир коронавируса в любом случае заставляет задуматься. Меньше всего хочется провоцировать синофобию — отчего-то кажется, что нынешний Китай справится с любой угрозой куда лучше и быстрее нынешней Европы. Однако забывать уроки прошлого не будем. Чума — в самом широком смысле этого слова — никуда с повестки не уходит»...

 

Часть четвертая.

Эпидемия – это что?.. 

Включив телевизоры, увидели бегущих в ужасе людей в респираторах, замелькали цифры сотен погибших… Дешевеет нефть, рушатся акции туристических и сельскохозяйственных компаний, люди ждут конца света…

М.В. Супотницкий

   Сейчас, в пору пандемии «таинственного» COVID-2019, думается, нам всем очень важно трезво и осознанно подходить к тому, что происходит. Во всем мире…

   Признанный авторитет в этой области, М.В. Супотницкий, в самом начале своей монографии «Микроорганизмы, токсины и эпидемии» (М., 2000) пишет: «Мы придерживаемся той точки зрения, что любая эпидемическая ситуация является субъективно фиксируемым нашим сознанием эпизодом непрекращающегося в пространстве и времени глобального и многокомпонентного пандемического процесса, имеющего собственные и не всегда известные закономерности развития»…

И вот на что обращал внимание тот же автор еще в 2010 г. Правда, тогда речь шла о другом вирусе, том, который вызывал «свиной» грипп. Но, в принципе, похоже…

   Дословно: «Наделать бед «новичок» (имеется в виду вирус-возбудитель. – И.П.) способен лишь в том случае, когда в наличии вся эпидемическая триада: 1) источник вируса (т.е. произошла глобальная активизация природных очагов вируса), 2) сформировались механизмы его передачи из этих очагов в популяции людей, и 3) образовались достаточно большие восприимчивые к вирусу популяции людей. Эта триада известна уже лет сто»...

Так.

И где же таятся те самые «источники» микроорганизмов, точнее, очаги их обитания, откуда они нас атакуют?

   По большому счету, мы все, живущие в городах (а сейчас таких подавляющее большинство) имеем дело только с «местными» очагами инфекций, т.е. зараза таится в местах, которые создаем мы сами. Тут в «новых» экологических нишах, она и находит свои «вторичные» убежища. Среди них: системы водоснабжения, кондиционирования воздуха, вентиляции и т.п.; системы хранения и переработки продуктов, тепличных хозяйств, «общепита»; как ни странно, здесь же и системы медицинского обслуживания – больницы, роддома, амбулатории и т.п.; наконец, третье – это системы замкнутого (автономного) жизнеобеспечения: огромные пассажирские самолеты, подводные лодки, бункеры ракетных установок, космические корабли и другие объекты, в которых создаются условия для длительной самостоятельной циркуляции патогенных микробов. И еще такой тезис: «увеличению числа новых инфекционных болезней способствует и улучшение технологий их диагностики»! Да-да, ведь чем чувствительней новый «датчик», тем более подробную картину он сможет нам предоставить. (Наверное, во времена оно никто и понятия не имел, что такое озоновая дыра. И лишь в ХХ столетии, когда появились соответствующие приборы, ее вдруг «открыли»!)…

   А что же вызывает «пробуждение» вируса? «Спал» он, «спал», и вдруг начал косить людей направо и налево…

   По мнению специалистов, активизации вируса могут «поспособствовать» такие факторы, как экологические изменения (в частности, потепление-похолодание климата); глобализация во всех ее проявлениях (технологии и индустрия, торговля и туризм); эксперименты с непредсказуемым результатом (те же «гибридные» войны); изменения структуры населения (уменьшение доли занятых в сфере реальной экономики) и стандартов поведения; наконец, просто непродуманные «реформы» в области здравоохранения…

   Ну, что касается климата, здесь, вроде, все ясно – стало ощутимо теплее. А вот хорошо это или плохо (и как долго это продлится?) – большой вопрос. Во всяком случае, эта зима у нас… – ее почти и не было!.. Опять же, крупные города это, по сути, «острова тепла» с миллионами людей. Здесь, по определению, неизбежен рост случаев инфекций.

   Не менее очевидны последствия глобализации с возрастанием миграционных потоков, ростом объёмов, скоростей и возможностей перемещения по планете; все это – прямые предпосылки для переноса инфекций. Тут, кроме больных людей, опасность исходит и от самих транспортных средств, перевозимых продуктов питания, животных и растений.

   Теперь «популяции людей», попросту – население. Точнее, все то, что связано с его составом и особенностями поведения. Взять хотя бы массовое перемещение «рабочей силы» из села в города (об этом писали еще в связи с московской чумой 1771 г.). Ведь это крайне способствует проникновению инфекции, – «которая могла бы остаться неизвестной и иметь ограниченное распространение», – из изолированных сельских районов в большие города. Туда, где возбудитель одновременно может распространяться не только среди горожан, но и с помощью путей сообщений, гораздо дальше. А бегство людей от войн и катастроф, тоже важные факторы возникновения инфекционных болезней? Еще – любовь ко всяким кафе и ресторанам, что, скажем помягче, не всегда хорошо…

   Серьезные выводы сделаны в результате анализа эпидемий, так сказать, в историческом аспекте (М.В. Супотницкий, Н.С. Супотницкая. Очерки истории чумы. М., 2006).

   К примеру, «моровые поветрия» всегда сопряжены с экономическим хаосом (мы теперь говорим: «кризисом»). От чего встарь спасались далеко «не рыночными» методами: еще в 1349 г., во время чумы, английская Палата общин выступила против «злого умысла работников», мол, все должны работать за прежнюю зарплату, болезнь здесь не при чем. В противном случае «ать, два – и в тюрьму»!.. Урезонивали «мясников, торговцев рыбой, конюхов, пивоваров и хлебников, торговцев домашней птицей и продавцов съестных припасов», дабы не задирали цены. Естественно, такие меры в тогдашней «бизнес-среде» были крайне непопулярны…

   Еще эпидемии, как не странно, влекли за собой… демографический взрыв. К примеру, в течение 1666 г. в Лондоне умерло 7 тыс. человек, родилось же – 10 тысяч. И тогдашние авторитеты посчитали – «чума была мощным очистительным средством организма. У человека, перенесшего чуму, устранялись остальные болезни»…

Или вот такое, скажем, неординарное наблюдение.

   Моровые поветрия, эпидемии в Европе поспособствовали появлению привычки к пьянству. Дистиллированные спиртные напитки, впервые разработанные итальянцами в XII в., вдруг стали необыкновенно популярными, ибо считались предупредительным средством против чумы. Разумеется, это было не так, но все же употребление спиртного снижало всеобщий страх перед эпидемией…

Еще одно, весьма важное обобщение.

   Вот оно: «С удивительным постоянством, от одной эпидемической катастрофы к другой, человек проявляет себя определенными стереотипами (особенностями. – И.П.) поведения»…

Давайте посмотрим.

   Хорошо известно, что «моровые поветрия» и власти, и подданные поначалу старались как бы «не замечать». Ведь карантин – это трудности в снабжении продовольствием, крах предпринимательства, безработица, возможные беспорядки и т.п. Пока жертв было немного, надеялись, что эпидемия отступит без последствий. (Да и сейчас порой экономические «шкурные» интересы маскируются разглагольствованием о необходимости «соблюдения прав человека»)…

   Но наступало время, когда скрыть происходящее становилось невозможным. Но тогда начинались паника и бегство, плюс коллективный страх перед зараженными «пришлецами». Проклинали бессилие властей и медицины, полагая, что «пара сапог — лучшее из всех лекарств». Страх порождал разобщение; каждый старался выжить «в одиночку» и в любом другом видел лишь носителя инфекции. Наступало время насильственного одиночества. Боккаччо, очевидец чумы 1346-1351 гг., писал: «Нечего и говорить, что горожане избегали друг друга, соседи не помогали друг другу, родственники редко, а иные и совсем не ходили друг к другу, если же виделись, то издали»…

   Нарастало коллективное отчаяние, по последствиям бывшее хуже коллективной паники. Люди теряли способность к сопротивлению болезни. Древний грек Фукидид, повествуя об эпидемии Vв. до н.э., отмечал: «самым страшным во всем этом бедствии был упадок сил духа: как только кто-нибудь чувствовал недомогание, то… впадал в полное уныние и, уже более не сопротивляясь, становился жертвой болезни; поэтому люди умирали, как овцы, заражаясь друг от друга»…

   А как уже отмечалось, страх перед погибелью многие старались заглушить неумеренным пьянством и разгулом; все хроники чумных эпидемий свидетельствуют о такой черте поведения, как излишества и разврат. С появлением чумы в Афинах, замечал тот же Фукидид, все больше распространялось беззаконие: «Поступки, которые раньше совершались лишь тайком, теперь творились с бесстыдной откровенностью». Из Боккаччо, 1348 г.: «[Для многих] самым верным средством от этого ужасного недуга было… открытое злоупотребление вином и развлечениями, дебоши и песни на улицах, всевозможное удовлетворение страсти, смех и шутки по поводу самых прискорбных событий»…

   К тому же во время эпидемических катастроф (как и во время войны) неизбежно происходит «расслоение» среднего человека – он становится либо героем, либо трусом, третьего не дано; сие не дано и предугадать. Авторы «Очерков» пишут: «мир золотой середины и полутонов, в котором мы живем в обычное время, мир, где чрезмерные добродетель или порок считаются анормальными, внезапно разрушается. На людей направлен яркий свет, безжалостно обнажающий их сущность: многие обнаруживают гнусность и трусость, другие — святость». Вот и прославленный генерал-фельдмаршал, герой Семилетней войны граф Салтыков не вынес московскую чуму 1771 г.: в разгар эпидемии, в полном отчаянии он покинул вверенный ему город (а буквально на следующий день в Москве начался «чумной бунт»). Не таков оказался генерал-поручик Еропкин, которому Екатерина II поручила ликвидировать эпидемию: он, действуя «картечью и штыками» восстановил спокойствие в городе; граф Орлов поспособствовал прекращению заразы.

   А еще во время эпидемий проявляются люди-«стервятники», мародеры и все, не гнушающиеся прибрать к рукам все, что плохо лежит. Даниэль Дефо: «Было столько краж и разврата в это ужасное время, и нельзя это отрицать! Потому что жадность одолела некоторых, и они были готовы на любой риск, лишь бы обогатиться». У нас, во время тамбовской холеры 1830 г. кордонная стража тоже «чинила всевозможные безобразии, измыслив из правительственной меры доход для своих животишек»; тогда наемные служаки «очищали» народ, пуская в город только тех, кто платил. Более изощренными стаи современные «стервятники». Это, к примеру, «защитники прав ВИЧ-инфицированных», а также « ученые» защитники доходов фармацевтических компаний, обещающих чудодейственные средства и вакцины; почему те и другие пользуются объяснимой «любовью» вороватых чиновников, находящихся у них «на содержании». (К этой же категории принадлежат и «руководящие лица», бездумно «выполняющие и перевыполняющие» любые, даже не вполне резонные и адекватные указания свыше. Эти, в силу своего неразумения и желания угодить начальству, могут натворить не меньше бед, чем сама эпидемия!)…

   Как бы подводя итог, специалисты отмечают: «Любая эпидемическая ситуация является субъективно фиксируемым нашим сознанием эпизодом непрекращающегося в пространстве и времени глобального и многокомпонентного пандемического процесса, имеющего собственные и не всегда известные закономерности развития. Так как человек занимает очень маленькую территорию в мире биологического разнообразия, а его понятия о времени не имеют ничего общего с временными процессами, в рамках которых существуют паразитические организмы, то за пределами человеческого восприятия остаются многие «петли обратной связи» между различными пандемическими и эпидемическими явлениями»… То есть, попросту говоря, все эти наши «пандемические и эпидемические явления» – по сути, такие же природные феномены, как и другие…

   Напоследок – пожалуй, самый неожиданный и, можно сказать, «сенсационный» тезис эпидемиологов.

   Оказывается, моровые поветрия обнаруживают некую связь с «фазами этногенеза», по Л.Н. Гумилеву, с «генетически однородной» популяцией-населением!..

   То есть, эпидемии собирают богатый «урожай» в условиях, когда страна и ее население, пройдя свой исторический путь в 1000-1500 лет, условно говоря, «тормозят», или «завершают» цикл своего активного развития. Считается, что сейчас этому отвечают страны Запада и, в меньшей степени, Россия с более или менее однородным «электоратом», озабоченным материальным благополучием и «красивой жизнью». Впрочем, это же можно отнести и к Китаю…

И со всем этим приходится считаться.

 В заключение – древняя мудрость: «Все пройдет, и это тоже пройдет!»…

 

Игорь Прокуронов

 




Использованы материалы сайта: http://www.supotnitskiy.ru/

и «подсказка» Владимира Парамонова.

Заставка: «Апофеоз смерти». Худ. Питер Брейгель-старший, XVI в.

Нашли ошибку? Выделите ее и нажмите CTRL+ENTER
Поделиться новостью:
Подписаться на новости через: Telegram Вконтакте Почта Яндекс Дзен

Читайте также
Комментарии

Комментарии

Написать
Последние комментарии
... ... ... ...
Культура объединяет все стороны ...
... ... ... ...
Как же приятно и тепло на душе от ...
aktk Фин
Легендарная школа, прошедшая ...
Alpatov
В статье есть ряд существенных ...
Валентина
Когда же наши власти прекратят ...
Hellen
жители Пушкино уже как-то ...
Александр Ноздровский Александр Ноздровский
Дополнение к афише от Спиридона ...
invalid
Про жд вагоны-согласен ...
Александр Малашенко
Этому товарищу, который на ...
Александр Малашенко
Вандалы и занимаются уборкой ...




Ритуальные услуги в Пушкино

Наши партнеры: