На этой неделе 120 лет назад
(По страницам «Московского листка»)
…Наш дачник, Николай Иванович Пастухов (1831-1911), живший на Боголюбской улице, недалеко от храма, в свое время издавал популярнейшую газету «Московский Листок». А там публиковалась масса интереснейшего материала практически «на все случаи жизни». И вполне естественно, что газета частенько давала, хоть что-нибудь, да про наш край.
И давайте посмотрим, о чем писала газета в начале второй половины марта 1900-го года.
(Примечание: даты приводятся по старому стилю).
Близился дачный сезон, и вот – несколько рекламных объявлений…
«СДАЮТСЯ ДАЧИ близ станции Пушкино Московско-Ярославско-Архангельской железной дороги, одна о 9 комнатах, другая о 7 комнатах, с водопроводом и электрическим освещением. О цене узнать у управляющего: Ваганьковский пер., дом Н.И. Пастухова и на месте, на даче М.К. Пастуховой. Ходьбы до станции около 5 минут»…
«ПРОДАЮТСЯ ДАЧИ, они же сдаются: три на двух десятинах хорошего соснового парка, со всеми принадлежностями, все хорошей стройки; прекрасная питьевая вода, аренда у Удельного ведомства, [по цене] 3 коп. кв. сажень, при платформе Клязьма Моск.-Яр. ж.д. Новый, 3-й кварт., уч. № 60, двор. Петра Андрихина; владельца застать там же в воскресенье и среду от 10 час. утра. Сущево, Александровская ул., д. № 11, кв. домовладельца»…
«ДАЧИ В ТАРАСОВКЕ. ЭМИЛЬ. НИКОЛ. ЖАКМОН. Остались 2 дачи по 7 комнат с громадными террасами и большими садами. От Москвы езды 40 мин. по Ярославской ж.д., рядом с платформою. Цена по 425 руб. Для переговоров по Москве: Газетный пер., Эмиль. Ник. Жакмон, в доме Георгиевского монастыря»…
«ДАЧА – 11 КОМНАТ около Спасской платформы (ныне «Зеленоградская». – И.П.) на самой линии Ярославской ж.д. Час езды. Смотреть всегда. Имение Постникова. Подробности у А.С. Постникова, 2-я Мещанская, дом Перлова…
* * *
Теперь о нашем, животрепещущем.
Сейчас – короновирус, а тогда…
СВЕДЕНИЯ О ЗАРАЗНЫХ БОЛЕЗНЯХ
(от 22.03.1900 г.)
«С 12 по 19 марта, по имеющимся у нас сведениям, в Москве заболело заразными болезнями и лечилось у врачей на дому и во всех больничных учреждениях 451 человек.
Тифозною горячкой без означения формы заболело 5 человек, сыпным тифом – 9, брюшным тифом – 7, возвратною горячкою – 1, корью – 118, краснухою – 2, скарлатиною – 35, оспою – 4,.. дифтеритом – 46,.. коклюшем – 34, гриппом – 29, перемежающеюся лихорадкою – 5 и крупозным воспалением легких – 57…
Сравнительно с предшествующею неделей, заболеваний заразными болезнями в Москве за отчетную неделю было более на 33»…
ИЗ ОБЫДЕННОЙ ЖИЗНИ
(от 18.03.1900 г.)
«Москва, как известно, исстари любит посплетничать и нигде так талантливо не умеют делать из мухи слона, как именно у нас.
И вот вам наглядный пример такой «талантливой работы».
Несколько времени тому назад газеты передавали ходившие по городу слухи о том, что в развесочном отделении товарищества чайной торговли «В. Высоцкий и Ко» (здесь чуть позже работала известная пушкинская большевичка А.Д. Курбатова, в чьем доме на «Старой Ярославке» в 1917 г. размещался первый революционный Совет. – И.П.) не вполне благополучно.
Говорили, будто среди рабочих этого отделения появилась эпидемия тифа, который, вероятно, эффекта ради, назывался «голодным». Говорили, что заболевания явились результатом невозможного в санитарном отношении состояния помещения развесочного отделения фирмы…
На поверку, однако, оказывается, что во всем это гораздо более сплетни, чем фактической правды…
Очевидно, что заболевания рабочих могли произойти от каких-угодно причин…
Когда обнаружились заболевания тифом, – заболевших было несколько человек из 760 рабочих, – правление Товарищества, не по распоряжению администрации, а по личному почину, закрыло работу развески на две недели. Затем при помощи городских санитаров помещение развесочного отделения, квартиры рабочих и их одежда были подвергнуты самой тщательной дезинфекции.
Строгое отношение городской санитарной комиссии к своему делу служит гарантией, что опасности дальнейшего распространения болезни более не существует»…
В плане «юмора и сатиры» Московский Листок публиковал следующее…
БЫЛОЕ.
Рассказ
(15.03.1900 г.)
…«В укромном триповом («бархатном». – И.П.) уголке площадного ресторанчика, у окошечка, сидит компания гостей-завсегдатаев: местный гроботорговец, халтурист певческого хора, приходский агент по похоронным делам и кондитер… Выпивают, закусывают и беседуют, а больше слушают разговорившегося старичка-кондитера…
– А откуда же опасность нашему [похоронному] делу? – побеспокоился халтурист.
– Первая опасность от науки, а вторая – от моды, – твердо, убежденно ответил старичок, вздохнул и начал наливать «по третьей». – Дело наше общее, – и будем рассуждать вообще… Дозвольте спросить: где старые лихие болести? Где оспа, скарлатина, дифтерит, тиф, бешенство?.. Почти все упразднены, – редкую из них проглядит наука, и свалится человек. Оно, пожалуй, и ныне свирепствуют временем, эти болезни, да жертва-то ихняя больше чернорабочая, бездоходная. Которую хоронят в еловом гробу и на казенный счет, стало быть, без церемоний и без кондитерских поминовений… А мало-мальски со средствами-то человек захворал, – сейчас ему прививка, а ты иди и жди еще пятнадцать-двадцать лет…
И то еще надо сказать, братцы мои, былое дело, к нам в Москву тянул больной полечиться – и помереть, а с нынешними курьерскими поездами во все концы он катает за тридевять земель, и помирает он там, на чужое счастье… Бывало, загуляет у нас эпидемия-то, не успеваем работать, круглую неделю столы браные, людей не хватает справлять халтуры, помещений для обедов недоставало по Москве; а ныне, вон, щегольнула на малое время инфлюэнция, да и та соскучилась, отступилась, и ту измором взяла наука… Поняли? Вот, теперь и жди: или от младенческой, или от старости, или от чахотки с водянкой только и мрет человек, и выходит, что по сравнению с прежним-то временем мы только у десятого халтуряем»…
М. Рудниковский
* * *
И вновь объявления…
«ДАЧА передается (? – И.П.) в Пушкине, 10 комнат, 2 террасы, отдельный сад, отдельная кухня, сарай, ледник. Ходьбы от станции 5 минут. Справляться у Федора Ефимовича Макарова, против станции»…
«ДАЧА И ДОМ в имении г. Кознова о 12 комнатах, с обстановкой, отдаются в селе Курове, в 5 верстах от станции «Пушкино»…
«ДАЧА ПРОДАЕТСЯ по М.-Ярославск. ж.д. близ платф. Тарасовки, о 7 комнатах, кухня, все хоз. постройки, земли ок. 2 десятин, арендован., на высоком берегу реки Клязьмы; луг, парк, сад; почва песчаная; красивейшее местоположение в окрестности. Цена 9 000 руб. Справки: Вознесенская ул., д. № 7, кв. № 1»…
«ДАЧА-ОСОБНЯК. Отдается дом двухэтажный о 8 комнатах, с двумя террасами и отдельною кухнею с помещением для прислуги. При доме: конюшня, сарай и ледник. Вековой большой парк и пруды. Местность возвышенная. От станции железной дороги 5 верст. Езды от Москвы 1 час 20 минут. Узнать: Ст. Талицы, Моск.-Ярославской ж.д., в имении г. Аигиной, у владелицы»…
* * *
А вот, кое-что из тех иронических материалов, чем всегда отличался пастуховский «Московский Листок»…
ИЗ ЗАПИСОК ДАЧНОГО ГОСТЯ
(16.03.1900 г.)
…«Неожиданно всплываю на свет Божий со своими записками!..
Полагал, что начну свои похождения в качестве дачного гостя с апреля месяца, а между тем делаюсь таковым в половине марта, чему несказанно рад, ибо жизнь дачного гостя – беспечальная жизнь вольная, гулевая, сытая… Положим, что иногда бывают и шипы на розе этой беспечной жизни, но их сравнительно немного, и они пропадают в массе радостей и удобств.
Помилуйте, ведь дачный гость, если он достаточно назойлив и бесцеремонен, может прожить, решительно ничего не делая, пять, а то и шесть месяцев, начав свои визиты в марте к тем дачникам, которые уезжают ради экономии тогда еще, «когда в полях белеет снег», и продолжая делать эти визиты до конца сентября!..
Живет дачный гость, ничего не делая, а между тем и сыт, и пьян, и нос у него в табае, а если он имеет среди знакомых дачников – купцов, так может еще и призанять иногда малую толику и, конечно, без отдачи, ибо так называемые «паадочные люди» занимают без отдачи вообще, а у купцов – в особенности.
Я. по обыкновению, хотел сделаться дачным гостем с апреля, а пока служил в одной конторе и снискивал себе довольно скудное пропитание перепискою разных скучных бумаг и счетов, как вдруг ко мне приехал знакомый купец Крокодилов, мужчина довольно зверского вида, но в трезвом состоянии – предобрейший человек, могущий служить объектом для совершения финансовых операций, как выражается наш бухгалтер.
Приехал он утром, когда я собирался на службу.
– Что делаешь? – спрашивает.
– Да вот, пью чай, – говорю, – а потом на службу пойду.
– Поедем, – говорит, – дачу смотреть.
– Не могу, Василиск Афиногенович, – отвечаю. – У нас в конторе порядки строгие и пропускать дни занятий рискованно…
– Плюнь, – говорит, – на контору!..
– Ах, – говорю, – Василиск Афиногенович, с удовольствием бы плюнул, но ведь я снискиваю пропитание в этой конторе…
– У дачников, говорит, – снискивать будешь, а пока их нет еще, так я тебя пропитаю. Будем ездить дачи смотреть, потому как ты специалист по этой части, а я тебя питать и поить буду… Плюнь на контору.
С наслаждением плюнул.
Что за охота работать, ежели можно при купце состоять? Положим, это иногда довольно трудновато, так как, состоя при купце, надо пить, и очень много пить, но во всяком случае это легче и приятнее сидения за конторкою в душной комнате и под ферулою взыскательного бухгалтера, у которого вместо души двойная итальянская бухгалтерия, а вместо сердца – толстенный «гросс-бух»… Послал в контору записку с отказом и вышел с Кроколиловым на улицу.
Вышел, вдохнул в себя свежий воздух мартовского утра и сию же секунду почувствовал себя освобожденным от всех обязательств, почувствовал себя «вольным сыном эфира», так сказать, что и подобает настоящему, профессиональному дачному гостю.
– Куда же, – говорю, – мы поедем с вами, Василиск Афиногенович?
– А поедем, – говорит, – мы к Арбатским воротам…
– Как?.. Да разве там есть дачи?
– Дач там нет, а ресторан имеется, в оном ресторане мы зелень найдем, которой на лоне природы еще нет, ну, а без зелени какое же будет загородное путешествие?..
– А какая же, – говорю, – в ресторане зелень?.. Сад там зимний, что ли?..
– Никакой подобной глупости нет, – отвечает Василиск.
– Так какая же зелень?
– Ботвинья, – говорит, – дубовая голова!... Ботвинья, огурцы зеленые – вот какая зелень… Гастрономическая зелень… Любишь?
– Люблю, – говорю.
– Ну, то-то и есть… Эта зелень поприятнее твоей лонно-природной будет, потому на ту любоваться только можно, а эту и кушать станем… С белорыбицею, например, с балыком… Хорошо?..
– Хорошо, – говорю.
– А ты – в контору!.. В контору пойдешь, когда купцов хороших не будет, а пока купец есть – живи… «Лови, лови часы любви, пока огонь горит в крови!...».
Завтракали мы в ресторане от десяти часов утра до трех пополудни.
Вышли веселые.
– Ну, говорит Василиск Афиногенович, – поедем теперь дачу смотреть.
– А куда, – спрашиваю, – поедем?
– Будь, – говорит, – путеводителем. Для этого я тебя и взял. В прошлом году книжку купил, «Путеводитель по дорогам», да скучно с нею, потому выпить для отдохновения не с кем, а ты хошь и жидковат для хорошей компании, а все-таки не книжка… Указывай!..
– В Пушкине, – говорю, – хорошо. Природа замечательная, воздух чистый…
– Воздух-то точно чистый, – отвечает Василиск, – а вот ресторана нет, ну, а без ресторана воздух такой ничего не стоит… Это для барышень хорошо, ежели воздух, а для нашего брата не воздух нужен, а ресторан! Воздухом сыт не будешь…
– С точки зрения ресторана, Сокольники, – говорю, – хороши, потому как там и «Золотой Якорь», и прочие учреждения…
– Поедем в Сокольники.
Поехали.
Купец мой искал дачу не далее десяти минут ходьбы от «Золотого Якоря»… Облюбует, про цену спросит, и потом идет к ресторану с часами в руках.
– Нет, - говорит, – это не подойдет: двадцать минут ходу до ресторана, – далеко.
– Да ведь это, – говорю, – потому двадцать минут, что вы идете по снегу, опять же и после завтрака, ну, и затруднительно, а ежели по песку, много легче будет…
Обругал меня.
– Как же, – говорит, – это «легче», ежели я, например, после ужина должен буду идти? Час целый ночью-то, да после ужина, пропутаешься, а у меня время дорого… Дальше десяти минут я ни за что не возьму, хоть даром мне отдавай!..
Насилу уговорил я его снять дачу, от которой мы одиннадцать минут до ресторана шли…
Дали задаток и поехали в Москву обедать.
– В «Золотом Якоре» лучше пообедаем, – говорю. – Ознакомимся с порядками и со столом…
– Нет, – говорит, – это против моих правил. В это время года я за городом обедать ни за что не буду – не порядок. Поедем в Большой Московский…
Вышли мы из Большого Московского поздно вечером. Крикнул мой спутник извозчика и подал мне руку.
– Ну, – говорит, – до свиданья, до мая месяца. Приезжай на дачу…
– А как же, – спрашиваю, – я до того-то времени жить буду?.. Ведь от должности-то я отказался…
– Глупо, говорит, – довольно сделал.
– Как, – говорю, – глупо?
– А так… Ты бы должен отговаривать меня дачу снимать, и тогда мы с тобою и завтра, и послезавтра, и так до самого мая дачи смотреть ездили бы, а теперь живи, не жрамши, до мая!..
Сел на извозчика и уехал.
Как вам это нравится?..
Теперь я должен буду, во что бы то ни стало, какого-нибудь раннего дачника найти и к нему в гости ехать, или же жить, не евши и не пивши!..
Начну поиски с завтрашнего же дня»…
Дачный гость
* * *
И вновь – объявления…
«ЧУДНАЯ СОСНОВАЯ ДАЧА по Ярославской ж.д., от ст. Пушкино 2 версты, 12 комнат, водопровод, ванна и душ, со всеми принадлежностями, людские [помещения] отдельно. Местность высокая и здоровая, парк. Спросить: Александровская ул., угол Бахметевского пер., дом бывш. Калинина, квартира бель-этаж»…
«СДАЮТСЯ ДАЧИ в сосновом лесу по Яр.-Арх. ж.д., платформа Тарасовская, со всеми службами и купальнями. Езды по ж.д. 37 мин., от станции 10 мин. Извещ. ко всем поезд. Сачков»…
«ЧАС ЕЗДЫ по Ярославской ж.д., Спасская платформа, продаются участки земли с лесом, по 40 коп. кв. сажень. Местность дачная, много выстроено дач, есть река и пруды. Справиться в Москве: Театральная площадь, семенной магазин Е.И. Рот у Большого театра, а также на Спасской платформе у смотрителя»…
* * *
А в заключение – вот что…
ИЗ ОБЫДЕННОЙ ЖИЗНИ
(21.03.1900 г.)
…«Очень много говорят о порче русского языка…
Знаменательно, что особенно много по этому поводу разглагольствуют именно люди, наиболее в этом деле повинные. Благодаря этому большинство, статей, скорбящих по поводу искажения нашего чудного, великого языка, написаны языком, только по чрезмерной снисходительности нашей имеющим право называться русским. И тут дело, разумеется, не в том или другом количественном иностранных слов – суть в характере, в духе языка. Люди, воображающие, что они пишут «по-русски», в сущности лишь употребляют более или менее значительное число русских слов. Русский же язык, свободный, гибкий и образный, язык, который, по меткому определению Тургенева, может принадлежать только великому народу, и не ночевал в этом так называемом «русском» языке.
Не место тут и не время разбирать вопрос о том, как могло случиться, что даже русские люди перестали по-русски думать, по-русски говорить и по-русски писать, но это, увы, именно так! Нередко даже у самых ходких современных писателей наших попадаются обороты, совершенно чуждые характернейшим свойствам нашего языка.
Можно пересыпать речь иностранными словами, если для известных понятий не имеется соответствующего русского слова, и в то же самое время говорить воистину по-русски. И можно, напротив, совсем не вводить в речь иностранных слов и говорить в то же самое время не по-русски, а «по-иностранному».
Русская народная мысль работает по преимуществу образами, а потому и русский язык – язык, по преимуществу, образный. А много ли образности в нашем не только разговорном, но даже и литературном «жаргоне»? Бывают, разумеется, счастливые исключения, но они в счет не идут, ибо они редки, в массе же русский язык действительно чрезвычайно обесцветился, и в этом едва ли особенно повинны именно газеты.
А.Ф. Кони (1844-1927; русский юрист, государственный и общественный деятель, литератор. – И.П.), обрушившийся по этому поводу на газеты, допустил несомненное преувеличение: никто по газетам не учится говорить. И пушкинскому отделению Академии, если оно захочет поработать на пользу русского языка, придется вести борьбу не с газетами, а с общим неведением в сфере отечественного языкознания. Ибо в настоящее время понятия в этом отношении так смутны, что люди смешивают слог писателя с его языком.
На днях мне пришлось где-то читать, что даже у образцовых наших писателей язык, мол, не образцовый… У Достоевского, например, слог тяжелый, а Лев Толстой тяготеет к повторениям. Писавшему это, очевидно, и в голову не приходила мысль, что и у Достоевского, и у Льва Толстого, несмотря на некоторую неуклюжесть слога, язык, тем не менее, прекрасный, чисто русский, красочно русский!»…
«Московский Листок» читал
Игорь Прокуронов
Комментарии