Дневник отшельника: Сибирь, часть 3 ЛАГЕРЬ

Успел! Как мокрое мыло, вскользнул в отходящий вагон и сразу запрыгнул на 2-ю полку. Восстановив дыхание, минут через 10 спустился вниз. Меня пригласила отобедать интеллигентная соседка по купе, местная учительница, ехавшая с детьми в Северобайкальск. Пока мы общались, я немного рассказал о своих похождениях, обсудили с ней потоп, который был на железной дороге по пути в Тынду, и который я уже описал в начале моего рассказа о путешествии на Зею. 

И как бы между делом мне было поведано, что как раз в тех местах, всего в 100 км севернее железной дороги, в горах есть заброшенный лагерь Берии, где содержалось три тысячи заключенных. Лагерь действовал до 50-х годов, и целью его была добыча урана для создания ядерной бомбы. Примерно полторы тысячи там было русских, остальные – немецкие военнопленные. По словам учительницы, нижняя часть лагеря давно уже поглощена тайгой, а вот верхняя часть, в горах, в вечной мерзлоте, сохранилась очень хорошо. Но на пути к ней – разрушенный мост через речку. «Значит, – уточнил я, – если держаться этой реки, то можно добраться до лагеря?», «Можно, но скоро выпадет снег, и если Вы не успеете вернуться до этого момента, то не успеете вернуться уже никогда».

 
Однако, в голове давно созрела решимость найти этот лагерь, тем более, что учительница меня хорошо накормила, это придало новых сил, а её рассказы о тех местах – большое вдохновение. 

На реке, которая вела к лагерю, стоит село Чара, от железнодорожной станции в посёлок идет автобус, и это сокращает немного километров. Но мне захотелось выйти из поезда пораньше, на безвестном полустанке, и посмотреть, что натворила в тайге вода. Примерно там, где она бросала брёвна в железнодорожную насыпь на моём пути сюда, в Тынду, и где, разливаясь по лесу, сносила всё, что способна была сломать. После разрушительных действий воды, кстати, по лесу можно было удобно двигаться. Подлесок был смят, как трава, а сверху, в сучьях деревьев, висели застрявшие брёвна. То тут, то там виднелись лесные баррикады, состоящие из смытых буреломов. Особенно много их было на тихой, спокойной уже лесной реке. Да, когда здесь бушевала стихия, любому попавшему сюда было бы не выжить. Сначала брёвна превратили бы путника в отбивную высшего качества, а потом эта «отбивная» застряла бы в нижних кронах, насаженная на сучья, как на вилку. Наверное, это одна из причин, что Сибирь так мало заселена. Что толку строить, если вода всё равно всё снесет рано или поздно. 

Полазив пару дней по завалам в тайге, я взял курс на лагерь.
Поселок Чара со времен 50-х годов ничем не изменился – те же бараки, те же дороги, одна из которых упиралась прямо в полноводную реку и продолжалась уже на другом берегу. Это была та самая река, но ни парома, ни лодки, перебираться надо было только вплавь. Течение сильное, ширина – доберусь или нет? А если судороги?.. Опыт-то есть, как переплывать реки с одеждой на голове, но то было летом, а сейчас осень, и вода сводит ноги. Нет, пожалуй, нет.

 Вернулся в посёлок, спрашиваю, как к лагерю добраться, есть какой путь? Есть, говорят, раздолбанная дорога, исчезающая в тайге, держись её, она идёт параллельно реке до самых гор, а в горах уже держись реки. И я отправился по заданной колее. 

Осенние краски Сибирской тайги были очень живописны, но мне везде представлялась кровь, ведь я шёл в лагерь, и путь этот для многих был дорогой слёз и страданий. Вдоль реки встречались красивые, с сочными красками луга. Это были те ещё «лужки» – настоящий ад для движения! Если кто-то когда-то и пытался бежать из лагеря, то он, наверняка, погибал на таких вот лужках, причём, от психического расстройства или истерики. Во всяком случае, видавший в своих путешествиях всякое, здесь я психовал очень сильно. 

Дело даже не в том, что эти луга – обиталище тонн комаров. Осенью их было всё-таки поменьше. Дело в другом. Здешние луга – это кочко-травяные столбы, довольно крепкие, высотой до метра, расстояния между ними очень небольшие и тесные, ногу некуда поставить. Но и по кочкам двигаться нет возможности, потому как держат так себе, периодически соскальзываешь и выламываешь ноги под самыми невообразимыми углами. Осока, растущая над ними – острая, как лезвие, поэтому руки чаще держишь над собой, а когда грохаешься, машешь ими и обязательно режешься. Мелко, но часто. Движение от этого по лугам медленное, муторное и вокруг так красиво, что аж тошнит! И это еще хорошо, что между кочками не было воды. Почти.

Поэтому я делал нечастые разведывательные ответвления от колеи и держался вершин гор, маячивших на горизонте. Ближе к вечеру послышался шум, и показался грузовик. Словно танк, он пёр по распутице и, увидев меня, водитель остановился. В грузовике сидели два мужика, судя по ментальности – внуки охранников лагеря. Меж тем, они согласились меня подбросить, так как им было любопытно пообщаться, а ехали они в горы кого-то забрать.

– Садись в кабину, только бак это выкинь из-под сиденья.
– Зачем, он, вроде, полный?
– Да кидай пошибче, прямо об камни, со всей дури, и поедем!
Я осторожно вынул полный бак чего-то и поставил на камни. Мужик досадливо сплюнул. Тут подходит второй водила и, видя бак на камнях, начинает материться – зачем, мол, вытащили запасной бензин на улицу? Так это бензин я должен был со всей дури об камни?!! Второй аккуратно поставил канистру обратно, подляна не удалась. И мы поехали. 

Ехали быстро, лихо подминая под себя упавшие на дорогу, точнее, на это направление, деревья, на скорости врезаясь в кроны. «Где-то я уже это видел», – мелькнула мысль.

– Вообще, здорово с вами, словно на таёжном сафари!
Лучше бы я этого не говорил.
– Сафа-а-а-ри! – скривив рты, повторили они почти одновременно. – Тебе кто право дал такие слова здесь употреблять? Умный, что ли?
– Мне просто нравится, как вы ведёте, не разбирая дороги, напролом.
– Да где ты тут дороги видел?! – Дальше диалог перерос в монолог, построенный исключительно на мате, заглушавшем рёв мотора. Ну, ничего, думаю, хоть под ругань, но не пешком. Потом последовал вопрос:
– Откуда сам-то, чумной?
– С Москвы, – рискуя здоровьем, ответил я.
Это добавило мату еще на многие километры вперёд, но чем больше они матерились, тем больше я успокаивался, потому что горы были всё ближе и ближе, а бесконечная топкая жижа оставалась позади. Наконец, на дорогу выбежал человек и замахал руками.

– Во, добрались, – и машина остановилась. Это был какой-то путешественник, который смог вызвать этих водил по рации, чтобы его отсюда эвакуировали. Внешне он был здоров, но всё время повторял: «Скоро ночь, надо валить, как хорошо, что вы добрались!». Он закинул свой гигантский рюкзак в кабину и сам радостно залез в тепло. Собирался дождь, начинало темнеть.

– Ну, что стоишь, залезай! – крикнул мне шофёр.
– Зачем? Я приехал, дальше пешком, спасибо вам.
– Да ты гонишь, залезай! До утра не доживёшь, тут медведей полно!
Путешественник, которого забрали, смотрел на меня, округлив глаза, потом спросил:
– А где твои вещи, твой рюкзак?
– Мне в тайге ничего не надо, – отвечаю, – так хожу.
– Ты шутишь?!!
– Нет. – Я развернулся и пошёл в лес.
– Да х..р с ним, одним москвичом будет меньше!

Дверь захлопнулась, и грузовик умчался прочь. Я вновь остался наедине с тайгой, передо мной были горы, тропа и ночь. Шум реки, ставшей из равнинной уже горной, помогал держаться тропки в сумраке. Каменные валуны и корявые деревья дополняли картину тревожности. Рассказы в машине о том, как медведи расправлялись в этих местах с пьяными охотниками, расписанные мне во всех кровавых красках, всплыли в памяти и напрягали. 

Наконец, наступила кромешная темнота, и грянул холодный осенний ливень. Лесные завалы не позволяли ни сойти с тропы вниз, к ревущей реке, ни подняться по поросшим мхами скалам на заваленный буреломом верх. Самое лучшим было переждать ночь прямо на тропе. Костёр было разводить бесполезно, от потоков воды не загоралась даже берёзовая кора. А палатки и спальника у меня, разумеется, не было. Впрочем, как и всегда, потому что таскать это всё в виде жутких рюкзаков мне лень и неинтересно. 

Так как укрытия никакого не нашлось в эту ночь, она была ужасна, что является в моих походах абсолютной нормой. Свернувшись калачиком в грязи и прижимая спрятанный в целлофановый пакет фотик, я заснул в тревожном ожидании утра. Мне приснился отвратительный сон, что по тропе ночью идёт медведь, натыкается на меня, а я так замёрз, что не могу даже разогнуться и встать. Он стоит надо мной и думает, думает, потом плюёт и говорит: «Тощий какой, жрать нечего», и уходит…

Проснулся на рассвете от лютого холода, встал из образовавшейся вокруг меня на тропе лужи после ночного ливня и, согреваясь резкими движениями, пошёл дальше. «Ничего, сейчас обсохну, ночь трудная, но не труднее жизни каторжан, умиравших в этих лесах», – думал я. Вдруг откуда-то взялась живая собака, с удивлением посмотрела на меня и тявкнула. Ну, думаю, если есть собака, должен быть и человек. Веди, говорю, к хозяину. И мы пошли вместе. Спустя несколько километров, собака свернула с тропы в том месте, где мне под ноги попалось немного проволоки, и стала лаять на какой-то холм. Отворилась замаскированная дверь, вышел парень с ружьём, цыкнул на собаку и с удивлением посмотрел на меня.

– ЗдорОво!
– ЗдорОво, ты кто?
– Путешественник, а ты?
– Охотник.
– А меня сюда твоя собака привела.
– Ну, заходи, только бухать ничего нет.
– А чай есть? 

– Есть, горячий.
– Класс!!

За чаем парень продолжил разговор.
– А я тут вот охочусь и копаю.
– Копаешь?
– Ну да, мы ведь на территории лагеря.
– Как лагеря? Лес вокруг.
– Смотришь невнимательно. Проволоку слева от тропы видел?
– Видел, даже запнулся об неё.
– Во-о-т, вход это был в лагерь, центральные ворота. Столбы попадали, а проволока осталась подо мхами у тропы и выступает. Тут много бараков стояло, и сейчас кое-где остатки есть, пойдём, покажу.

Впереди, через ручей виднелись поленья.
– Видал, трасса какая?
– Дорожку вижу, но не трассу, – улыбнулся я.
– А так? – Он поднял край мха, под ним лежали плотно прилегающие друг к другу мокрые брёвна. – Центральная улица. А вот уцелевший барак, – мы прошли за скалы, и там стояли стены на широких столбах, – здесь сортировали добытый уран. Чуешь?
– Ага, запах – мрак! Чем-то кислым пахнет сильно.

Уцелевшие стены являли собой тонкие доски, пространство между ними было засыпано каким-то шлаком.
– И это могло согревать заключённых в суровую зиму? – спросил я, показывая на стену.
– Тут так впахивали, что об этом и не думали. Если холодно, то чтоб согреться, лучше работать будешь. Или сдохнешь.
– Понятно. Пошли отсюда, меня мутит от этого кислого запаха.
– Ещё бы, это же уран.
– И шлак, небось, в стенах, от урановой руды? И много здесь людей умирало?
– Как везде в таких местах. Но могила только одна была.
– Братская, что ли?
– Нет, обычная, на одного.
– Так что, глубокая?
– Да нет, говорю же, обычная. Зачем несколько ям рыть, если за ночь труп медведи сразу забирали? И одной могилы достаточно было.
– А часто отсюда пробовали бежать?
– Не, куда бежать-то? Один раз только охранника убили, но далеко не ушли. А так не, не бежали, смысла не было, тайга вокруг, сам видел – смерть.
– Ну да… А что ты тут копаешь?
– А вот, – и он показал мне то, чем работали заключённые, – видал, как кувалда сбита?

Я взял в руки тяжёлый наконечник кувалды, сбитый почти в лепёху, и долго держал в руках.
– Да, сильно…
– А вот вилка – это из офицерской столовой, пуговица со звездой – бери, это тебе в подарок.
– Спасибо. А почему именно здесь сделали лагерь?
– Так из-за руды той самой, урановой, её одна комсомолка-геологичка нашла до войны. Вот сразу лагерь и построили, как нашли.
– И что же, она одна это место обнаружила?
– Вроде да, а что?
– Ну, такие дикие места и вдруг девушка…
– Так то времена какие были! Бабы-то боевые – за Родину, за Сталина, надо – значит надо! Не то, что сейчас, изнеженные все. Ладно, я ночью в землянке ночевать не буду, на охоту пойду, ты тогда ночуй.
– Я тоже не буду, лагерь хочу найти верхний.
– Ну, туда трудно добраться, мост давно смыло. А по камням, если попрыгаешь – переберёшься.
– Попрыгаю. Направление покажешь?
– Да, иди вдоль реки, как увидишь на хребте столб, похожий на те, по которым провода тянут, значит, дошёл, перебирайся на другой берег и лезь наверх, к дороге. Троп не ищи, их нет давно.

Суровая красота лесов в стороне от БАМа

Топя тайгу, половодье тараном сносило лес по берегам реки

Труднопроходимые кочковые болота

Направление вдоль этой реки выведет меня к лагерю в горах

Болотистая тайга на пути к лагерю

Тайга штурмует склоны вечной мерзлоты

Остатки моста, нижний лагерь

Обрушенный рекой мост в верхний лагерь

Дойдя до остатков моста, вскоре мне удалось разглядеть тот самый столб, который вполне можно было принять и за дерево. Река была полна больших валунов и, прыгая туда-сюда, вполне удачно смог достичь противоположного берега. «Запомнить бы теперь эту комбинацию прыжков, чтобы выбраться обратно», – подумал я и начал карабкаться вверх по груде заросших мхами камней. 

Мох был густой и скрывал все трещины, поэтому на подъёме то и дело проваливался в него то по пояс, а то и по шею. С трудом верилось, что там, наверху, что-то может быть. За несколько метров до, казалось бы, окончательного подъёма, из-за хребта показались другие, скрытые при взгляде снизу, громады отвесных, абсолютно неприступных скал. «Ну, это же совершенно невозможно, – думал я, – туда просто нет пути!» – и, выбравшись на ровные камни на склоне штурмуемого хребта, остолбенел. Впереди были огромные, без всякой растительности высоченные скалы с отвесными растрескавшимися стенами. По овалу охватывали они, стискивая своей массой, небольшую, упирающуюся в них, плоскую долину. А в долине стоял Лагерь, тот самый… 

Бараки на сваях, вбитые в вечную мерзлоту, вышки, проволока, дух. Медленно шёл я по нему, словно перенёсся в машине времени назад, в советскую действительность, во времена Сталина. Почти всё цело – вещи, плакаты, инструменты, бараки. Казалось, ещё дуновение и появятся они, заключённые-призраки вон там из-за угла или нет – вон в том бараке… 

Внутри были нары, сохранились буржуйки. «Тут я сегодня проведу ночь», – подумал и поёжился от этой мысли. Заворожённо обходил я лагерь барак за бараком, нашёл карцер, где наказывали людей. Он был сильно разрушен и огорожен отдельно большим количеством проволоки. За лагерем стоял крест, опутанный проволокой. А на стенке одного из бараков нашёл такую надпись: «Путник, добравшийся сюда, не разрушай то, что здесь сохранилось. Пусть это сохранится и для наших потомков».

За лагерем вытоптанная в вечной мерзлоте чёткая тропа уходила в тупик к отвесным скалам. Она привела меня к входу в штольню, где добывали уран. Скалы в этих местах были чёрными как уголь. Стоял невыносимый едкий запах, и везде витал ужасный дух страданий и безысходности – просто невыносимые ощущения на подсознательном уровне! Я даже не стал заглядывать в тот зияющий чёрный провал в скалах, куда спускались люди. Немного ошеломлённый от впечатлений, вернулся в лагерь и сел на пороге одного из бараков, который выбрал для ночлега. 

Темнело. «А ведь это и моё место, – неожиданно подумалось мне, – ведь я крайне негативно отношусь к советской власти, потому что не может искренне верующий человек спокойно относиться к тому, что вытворяли большевики с его страной, с его народом. Значит, моё место было бы здесь от 10 и до скольки выживешь лет. Но я бы тут и года не протянул. Сколько же людей топтали этот клочок земли и здесь же умирали? Лагерь на три тысячи душ – бандиты, священники, насильники, воры, учёные, врачи, убийцы, немцы, наши красноармейцы, побывавшие у них в плену… И все тут, все вместе! Они добывали руду для создания ядерной бомбы…». 

Стемнело. Насобирав щепок и досок вокруг, затопил буржуйку, но дерево никак не горело, лишь тлело, наполняя барак едким дымом. Как они грелись?? Наконец, не добившись от печки тепла, я заснул. Это была тяжкая ночь. Мне всё снилось, что двери барака со скрипом отворяются, и в темноте начинают заходить полулюди, шатаясь от усталости. Не обращая на меня никакого внимания, они занимают места на нарах и тут же погружаются в сон…

Утром я проснулся от сильнейшего дубака, слез с нар и, поёжившись, глянул на так и не разогревшуюся печурку. Едкий дым летал по бараку, словно туман. Подошёл к двери и вышел на улицу. Вокруг всё было белым-бело, за ночь выпал снег. И это было очень плохо. Вспомнились рассказы и предупреждения местных – снег хуже медведя. Медведь может и не напасть, а снег – это смерть. Опыт походов чётко давал мне понять, что дело серьёзно и надо уходить. Я последний раз окинул лагерь взглядом, поклонился и начал спуск. 

Снег в тот день выпал только на вершинах гор, и у меня ещё было время уйти. Надо бы только добраться до посёлка в 100 км отсюда и тогда полный порядок.

 Через речку перебрался благополучно. Землянка, где жил охотник, была пуста, собаки тоже нигде не наблюдалось. Не теряя времени, я пошёл по лесной тропе, надеясь, что снег не застанет меня в дороге. Следующая ночь была холодной. На озерах и реке начал образовываться лёд, а земля покрылась серебристым инеем. Я разжёг большой костёр и грелся. Кроссовки, джинсы и лёгкий свитер – не лучшая экипировка в осеннюю сибирскую ночь в горах. 

В середине ночи я услышал шум мотора и окрик: «Саха, ты?» (именно так он меня называл). Стряхивая с себя иней, я поднялся и посмотрел в сторону света фар. Это был Серёга, тот самый охотник, он сидел на мотоцикле. 

– Смотрю, костёр, вроде, и тут ты. А я из села возвращаюсь, дороги подмёрзли, мотоцикл прёт нормально. Ты ведь мне удачу принёс, Саха!
– Как так, какую?
– Да вот чинуши завтра на вертолёте прилетают, меня в проводники выбрали, буду им лагерь показывать, потом охота, денег обещали. Вот жрачку везу в землянку, будешь?
– Буду.
Он снял и выложил на поляну ящик водки.
– А жрачка?
– Так вот!
– Еда, в смысле?
– А, это завтра на вертолёте привезут, у меня только жрачка.
– Блин, ну давай стакан для сугреву. А как твоя охота? В тот день, что мы расстались, ходил?
– Ага, весь день ходил впустую, а ночью медведица ко мне сама вышла. А я сплю и ружьё не под рукой.
– А где?
– Да тупнул, у камней оставил. Побухал немного и во мхи спать, а тут она, и медвежата с ней уже подросшие.
– И как?
– Да нормально, я же с собакой. Пока она с ней лаялась, я за ружьём сходил. Но пока ходил, ушла медведица. Не любят они собак.
– А правда, что здесь медведи людей, порой, задирают?
– Ну да, как и везде, обычное дело. Знаешь, а я ведь в Москве служил.
– Да ты что! То-то мне с тобой легко общаться, а то тут Москва всё равно, что клеймо. И где?
– В танковых войсках. По Белому дому стрелял лично!
– Да ладно?!!
– Приказ у нас был, мы и мочили.
– Как ощущения?
– Жесть! Есть, что вспомнить. Впрочем, всё равно было, в кого стрелять, приказали, мы бы и в Ельцина стреляли.
– Тебе без разницы?
– Абсолютно. Какая бы власть не была, в Сибири жизнь всегда одинаковой останется.
– Уголовной?
– Точно. Ну, бывай, Саха! Рад был встрече, знакомству. С утра не мешкай, как рассветёт, сразу двигай. Видал, на вершинах снег уже?
– А то!
– Ну вот, скоро и здесь накроет. Не успеешь добраться до села, сам знаешь, что будет.
– Знаю, доберусь. Ну, удачи и ТЕБЕ!

Место добычи урановых руд

Тропа, по которой ходили заключённые из лагеря к урановой штольне  (вход в шахту - за спиной)

Неприступные скалы вокруг бараков - бежать некуда

Предметы быта, найденные в верхнем лагере

Вот этой штукой, видимо, и построен сам лагерь; немало случаев было, когда в зоне, чтобы все закончилось, человек ложился под такой диск....

Карцер - место жестокого наказания  провинившихся

Крест в долине верхнего лагеря, установленный в память о страданиях людей

Словно до крови протыкает эти алые мхи живая история

Карликовая березка на территории лагеря - тоже символичного алого цвета

А вот и первый снег на зоне - лучший "консервант" истории

Текст, фото, подписи к фото: Александр Чканников © 

Автор обращает внимание, что фото к рассказам о Сибири сделаны на плёнку и пересняты из альбома, поэтому потеряли в качестве.

В декабре читайте на портале:
Поездка в Англию