Во время работы над «Былиной» Е.И. Камзолкина (см. публикацию от 12 мая с.г.), довелось перечитать «Дневники» К.С. Станиславского (он же Константин Сергеевич Алексеев: 1863-1938), знаменитого режиссера и обитателя нашей Любимовки.
Костя Алексеев — гимназист Четвертой классической гимназии. 1876 г. Оригинал: Полякова Е.И. Станиславский. М., 1977 // https://litvek.com/br/307396?p=187
Довелось юному Косте Алексееву посетить юг России…
Сейчас бы сказали – «район боевых действий».
А тогда никто, находящийся в здравом уме, и представить себе не мог, что в обычной русской (!) провинции смогли устроить в XXI веке новоявленные бесы-«укры».
Тогда харьковщина жила своей обыденной размеренной жизнью…
«ИЗ ЗАПИСЕЙ 1876-1878 ГОДОВ.
Путешествие в Славянск [«Дата поездки — 21-25 апреля 1878 г. Славянск — заштатный город Изюмского уезда Харьковской губернии; в 1870-х гг. здесь возник курорт, использовавший целебные свойства местных минеральных вод». – Примечание].
В среду на Пасхе 1878 года доктор сказал мамаше, что как ей, так и Любе и всем нам было бы очень полезно провести лето в Славянске. Папаша в тот же день решил отправиться в пятницу в Славянск, чтобы посмотреть, можно ли исполнить это предприятие. В пятницу в час дня папаша, Володя, я и Петр (лакей) отправились с курьерским поездом. Это длинное путешествие оживлялось только тем, что мы почти на каждой станции закусывали или пили чай. Мы занимали отдельное купе. Так как в нем было только два дивана длиною в одну сажень, то, необходимо, один из нас должен был спать сидя. Ночью я почти совсем не спал. Наружи был мороз. Днем я читал «Отцы и дети» Тургенева. В Курск мы приехали около шести часов. Там пересели в другой вагон.
Курско-Харьковская железная дорога гораздо хуже и грязнее Московско-Курской. К счастью, мы по ней ехали всего несколько часов. На Курской дороге главные станции каменные, с хорошими буфетами, здесь же совсем наоборот — станции деревянные, но, впрочем, довольно чистые, буфет не особенно хорош. К тому же вид по этой дороге не представляет никакой прелести, не то, что, например, в Белгороде по Курской дороге, там с обеих сторон видны меловые горы, между которыми расположены белые домики, называемые мазанками. Или, например, вид на Оку, по которой медленно подвигаются нагруженные лесом или другим товаром барки. На Харьковской же дороге ничего подобного нет. Там почти все время голая степь. Только подъезжая к Славянску, кой-где заметишь плохонькую деревушку.
Мы приехали в Харьков около трех часов.
Харьков, нач. ХХ в. Со старой открытки
На станции нас встретили Николай Иванович Масленников, Иосиф Моисеевич Зеленский и Алексей Александрович Алексеев, с которыми мы отправились на мойку [«Шерстомойка, принадлежавшая товариществу «Владимир Алексеев», находилась близ деревни Григоровки, под Харьковом. Перечисленные здесь лица — сотрудники фирмы». – Примечание]. Мы подъехали прямо к конторе, где немедленно умылись и немного почистились. Потом пошли осматривать мойку. В первой комнате находится множество столов, на которых сортировщики разбирают шерсть по сортам. Следующая комната наполнена вся машинами. Каждая машина состоит из большого чана: в нем посредством паровой машины, которая находится рядом в отдельной комнате, двигаются грабли и ворочают грязную шерсть. Грязь стекает вместе с водой, которая с большой силой врывается сбоку в чан. Каждая машина сама перекладывает шерсть в следующий чан. Когда шерсть проходит четыре таких чана, она делается совсем чистой. Чтобы высушить шерсть, устроен железный цилиндр, который весь истыкан дырками. Этот цилиндр поворачивается в минуту до пятисот раз. От такого быстрого движения шерсть делается совершенно сухой. Во втором этаже корпуса находятся сушильни. Шерсть сушится посредством пара, который проходит по железным трубам. Эти трубы лежат на полу во всю длину сушильни. Там, наверху же, находятся и спальни рабочих. Так как день, в который мы осматривали мойку, был праздничный, то на ней, конечно, не работали. Но monsieur Doulier, главный машинист, был так любезен, что пустил машину. После обеда, который был у Николая Ивановича, мы проехали по соседней деревне Григоровке. Меня поразила чистота ее. На каждом окне мазанки стоит горшок цветов. Приехав с прогулки, мы пили чай, после которого отправились на станцию. В дороге я ужасно промерз, несмотря на два пальто, которые были на мне. Мы с большим неудовольствием сели в вагон, который отличался своей нечистотой. Около часу ночи поезд тронулся. На следующий день в 11 часов мы приехали в Славянск, где нас встретил Никита Емельянович, прозванный Чудотворцем, потому что он удачно перевез котел из Харькова на мойку. С нами из города поехал также и Иосиф Моисеевич, благодаря которому мы занимали отдельное купе, так как он поверенный на этой дороге.
Город Славянск можно вернее назвать большой деревней, так как только в центре его можно найти каменные дома.
Славянск, нач. ХХ в. Со старой открытки
Мы остановились в гостинице «Одесса», которая скорее похожа на постоялый двор, чем на гостиницу. Там мы умылись, выпили чай, и когда приехал г-н Санжаревский, тамошний доктор, мы отправились смотреть дачи. Прежде всего дачу Михайловского, которая оказалась негодною, а потом Потехина. Последняя представляла одно неудобство, что она была без печей. Эта дача окружена лесом. В нескольких саженях от нее находится большое здание, в котором по вечерам собираются и играют в карты или танцуют. На противоположной стороне лежит соляной пруд с множеством купален. От него неприятно пахнет, и плавает множество инфузорий. Мы прошлись также по лесу, в котором пропасть ящериц всяких сортов. По дороге в гостиницу мы остановились посмотреть два соляных завода. Один — доктора Санжаревского, другой — купца Михайловского. В первом добывается соль, во втором только соляной раствор. На заводе Михайловского устроены громадные печи, на которых поставлены котлы с соляной водой, которая нагревается и испаряется, оставляя одну соль. На другом же прорыто углубление до 1,2 саженей. Из этого отверстия льется вода, из которой приготовляется соляной раствор.
В четыре часа мы поехали на станцию, где и обедали. Нам надо было дожидаться поезда до девяти часов. В это время мы сделали маленькую прогулку. Около одного кабака собрался кружок солдат, которые довольно стройно пели разные русские песни. В девять часов поезд пришел на станцию. В первом классе мест не оказалось. Мы принуждены были занять купе второго класса, что нам удалось благодаря Иосифу Моисеевичу. Ночью Володя спросонья сунулся в окно, чтобы посмотреть, какая станция, и разбил его. Это удовольствие стоило папаше полтора рубля»…
Вообще, Станиславского с тогдашней русской Украиной связывало немало. Но это – отдельный разговор.
Сейчас там, мягко говоря, неспокойно. И в Харькове, и в Славянске, да и под нашим Белгородом с Курском тоже…
Харьков. Уничтожение памятника св. Александру Невскому. 19 мая 2022 г. Фото из открытых источников.
Славянск, 2014 г. «Укры» обстреляли город. Фото из открытых источников
* * *
Но перейдем к нашему Пушкино.
И вновь – юношеские воспоминания Константина Сергеевича…
Владимир и Константин Алексеевы, 1879 г. Оригинал: Владимир Парамонов, Раиса Степанова. Самые «любимовские» места. 23 янв. 2015 г. // Королевский краевед: https://www.sites.google.com/a/korolev-culture.ru/skr/publikacii/arhiv/samyelubimovskiemesta
«ЛЕТО 1879 ГОДА. Я …принимал приемы Арно (Антуан Арно, французский философ и богослов XVII в.? – И.П.) как занимать барышню. И эти манеры должны были нравиться Пелагии Алексеевне (см. Примечания ниже), так как они, находясь всегда в своем кругу, который был не очень-то образцовый по образованию и состоял из приказчиков, подобных Камзолкину, редко находились в обществе вполне цивилизованных людей, к которым я осмелюсь и себя более или менее причислить. Иван Ник., хотя он был очень хорошо образован, но все-таки он не имел и не мог иметь таких манер, как я с братом, потому что им можно только научиться в таком кругу, в котором мы вертелись. Но все-таки, несмотря на общество, в котором находились Захаровы, они умели себя держать не хуже других барышень вполне хорошего образования, они были очень начитаны и умели правильно и дельно говорить, употребляя изысканные выражения. <…>
Настали экзамены, я с первого же и провалился. В тот самый день, как я ухнул из латыни, папаша купил и подарил мне великолепную английскую шестисотрублевую лошадь. Счастья моего нельзя описать. Это было 20 мая. В субботу я с четырехчасовым поездом приехал в Любимовку, а с пятичасовым приезжает Ив. Ник. прямо с экзамена. Все уж отобедали, и я пошел седлать мою новую лошадь. Вдруг входит в конюшню Ив. Ник., я по его лицу увидал, что что-то важное он мне хочет сказать.
— Костя! Подите-ка сюда. — Я подошел. — Знаете новость. Сегодня я иду по Цветному бульвару, вдруг вижу: едут Захаровы в пролетке, и все уложены узелками, картончиками, одним словом, видно, что переезжают. Вдруг их лошадь зашалила и не идет дальше, Пелагия Алексеевна выскочила и взяла под уздцы. Пока все это происходило, я успел их догнать. Ну, здравствуйте, здравствуйте, куда вы едете. Мы переезжаем, говорят. Как переезжаете? куда? в Пушкино? Как так? Да так. Папаша нам на прошлой неделе сказал: ну, девочки, благодарите меня, вам дачу в Пушкине нанял. Ну вот мы теперь и переезжаем. Ведь шик. Как мне, ей-богу, досадно, что я в Петербург уезжаю.
Я был до того занят лошадью, что не расслышал половины, что мне говорил Ив. Ник. На следующий день мы с утра намеревались вечером ехать к Захаровым. Но, о ужас, с двенадцатичасовым поездом приезжают Кашкадамовы. Впрочем, они нам не помешали. Федя остался дома, а когда мы приехали в Пушкино, то отправили Володю с Сережей к Питолетти, а сами поехали к Захаровым. Когда я взошел к ним, меня первым долгом познакомили с самим хозяином. Это человек высокого роста, с проседью, на вид лет около пятидесяти, довольно красив и одет по-русски. Кафтан, большие сапоги; длинные волосы и посредине пробор. Потом меня познакомили со старшей сестрой, урожденной Захаровой, ныне Камзолкиной. Как она, так и ее муж совершенные русачки. Мне как-то странно было в этом обществе. Пелагия Алексеевна и Прасковья Алексеевна держали себя до того хорошо, что трудно было бы подумать, что они происходят из фамилии русачков. Сам папа Захаров уезжал в Москву с девятичасовым поездом и поэтому, так как был уже девятый час, отправился на станцию. Мы последовали за ним. Я отдал свою лошадь Камзолкиным в лавку и пошел сам на платформу. Захаров уехал, нас пригласили пить чай. Иван Ник. не знал, куда девать Сережу с Володей, но Пелагия Алексеевна вывела из затруднения и пригласила их тоже. Мы боялись оставить лошадей без нашего присмотра, поэтому я остался при лошадях, а остальные пошли в дом. <…>
…Потом пришел на смену Володя, я пошел пить чай. Там все время разговаривали про Морозовых (Викулычей). Мне жалко было, что меня сменил Володя. Прощаясь, Пелагия Алексеевна просила почаще приезжать к ним. Домой мы приехали поздно. Мамаша ужасно беспокоилась и разослала гонцов за нами. Она до того рассердилась, что даже не хотела говорить. Папаша строго-внушительно прочел нотацию. Мамаша наложила интердикт и на неделю запретила ездить верхом. <…>
…Мы с братом часто ездили на хороших лошадях и прослыли за великолепных ездоков, так что не раз получали лестные замечания от встречных всадников. Приезжали мы обыкновенно в Пушкино к девятичасовому поезду, когда на платформе был самый сбор. Почти каждый раз, когда мы проезжали мимо оной, нас замечали Захаровы и расспрашивали, отчего долго не были, и приглашали сейчас идти к ним пить чай. Каждый раз мы отказывались, потому что были на хороших лошадях, которых мы боялись дать неумелому человеку. Под конец я как следует соскучился по Пелагии и Прасковье Алексеевным и поехал с братом в Пушкино. Приезжаю, отдаю лошадь Камзолкиным и иду на платформу в полной надежде встретить их. И не ошибся. Сперва встретил Пелагию Алексеевну, а потом Прасковью Алексеевну. С последней-то я и пошел. Она меня интересовала больше, чем Пелагия Алексеевна. Что делать, непостоянство. Говорили мы очень много. Она приказывала мне и хотела, чтобы слушал ее, но этого, конечно, она не добилась. Говорила, что по старшинству я должен ей повиноваться. Я стал прибавлять и говорил, что мне 19 лет, что на следующий год я буду военным, и называл ее хорошенькой девчурочкой. Потом сознался, что мне было 16 лет и что, следовательно, она была старше меня на один год. <…>
…Опять целая неделя антракта, мы не были в Пушкине. Соскучились и приехали. Вертелись, вертелись вокруг платформы, нет Захаровых. Наконец я отдал брату Донку и взошел на платформу. Пелагия Алексеевна была там и разговаривала с Чичаговым. Она мне сделала выговор, что долго не являлся, и сожалела, что не может пригласить к себе, так как она должна была в этот вечер танцевать у Чичаговых. Прасковьи Алексеевны я не нашел на платформе, а встретился у платформы. Начался с ней разговор так же, как и с сестрой. Потом она спросила, когда опять приедем, и просила поскорее. Как та, так и другая сестра без моей просьбы дали мне по цветочку в знак памяти и дружбы. Они побежали переодеваться, чтобы идти танцевать, а мы поехали домой.
Пушкино. У вокзала. Нач. ХХ в. Со старой открытки
Опять большой антракт. Опять целые две недели мы не показывались в Пушкино. Но, слава Богу, эти две недели проползли, и опять пушкинские жители увидали нас. С этих пор начинается самый шмак. Два раза, именно этот и следующий скоро после, я соединю в один, так как они очень похожи. Приезжаем мы в Пушкино и встречаем Захаровых: первый раз с Елизаветой Николаевной (кажется, так — маленькая некрасивая девчонка-кокетка), а второй раз с Пучковой (совсем портниха). Тары-бары, то да се, начались разговоры. — Пойдемте к нам, пожалуйста. — Одним словом, упросили, и мы поехали. Они шли по платформе (их дом по ту сторону), чтобы перейти рельсы, и мы ехали параллельно с ними. Мы встретили Карла, берейтера Питолетти. Начались разговоры на немецком диалекте. Захаровы слушали, как мы говорим. (Я это привожу для того, вот для чего. Все их знакомые, как я заметил, как бы хвастаются знанием языков и стараются при первом удобном случае это выказать. Захаровы не говорили ни на французском, ни на немецком. Мы же никогда и не намекнули на это, а здесь представился такой случай, где мы показали свое умение. И поэтому это вышло очень эффектно.) Вся толпа их ухаживателей следовала за ними, но, впрочем, должна была с ними расстаться у калитки рая, а в рай были впущены только мы с нашими лошадьми, которых привязали там же в саду. В первый раз во весь вечер Камзолкины не приходили, во второй же раз был этот грех. <…>
…Назначен был вечер у Гейнриха. Я спросился у родителей. Папаша велел спросить мамашу, а мамаша папашу, и т. д., но все-таки решила это мамаша и позволила после долгих колебаний, только с двумя условиями: 1) чтоб ехать с Евгением Ивановичем; 2) чтоб надеть ваточное пальто. Делать нечего, условия эти приняли. Евгений Иванович согласился, но, как видно, с громадным неудовольствием, и немудрено: впоследствии оказалось, что он в этот день намеревался сделать предложение Анне Ильдефонсовне. Тем не менее, напротив того, мы все-таки попали в Пушкино и видели, кого хотели. Я ходил с Прасковьей Алексеевной и за это получал при встрече с мамашей выговор глазами. В одном из антрактов я углубился с Прасковьей Алексеевной подальше от круга, и там пошла у нас беседа. <…>
…Завтра пришло, и мы опять приехали в Пушкино, вспоминали о спектакле и вообще провели время очень весело и опять так же, как и те разы. <…>
Опять настала анафема, опять пошли уроки; зубрение заменило прогулки наши в Пушкино. Нам только в праздник удавалось ездить верхом, и то не в каждый, потому что иногда приезжали гости. Прошло недели две. Мы как-то были у Власовых (Нина Вас. Кузн.) и в тот же день хотели сниматься. От них мы узнали, что Пелагия Алексеевна уехала в Курск, что у Захаровых умерла двоюродная сестра и что они переехали с той дачи на другую, близ лавки Камзолкина. (Старшая сестра Захаровых, Евдокия Алексеевна, была замужем за сыном Камзолкина.) Признаться, мы соскучились и однажды нарочно приехали с четырехчасовым поездом, чтобы съездить в Пушкино. Это было в будни, и мы должны были вечером ехать обратно в Москву. Приезжаем в Пушкино, отыскиваем дачу Захаровых, входим, и, о ужас, их нет дома: они были, то есть она, Прасковья Алексеевна (другая была в Курске), на благословении у младшего брата Камзолкина. Делать нечего, мы вернулись к лошадям. Я спросил в лавке, на ком женится Камзолкин, мне сказали, что на дочери богатого купца, торгующего в Охотном ряду. Это меня удивило, ибо я только накануне слышал, что он женится просто на горничной Провоторовых.
Хотя доктор и насмехался над Захаровыми и называл их «Бородавкины», потому что у них обеих были маленькие родинки на щеке, все-таки, как казалось, они ему нравились. Он их несколько раз видел в Пушкине. Неоднократно уж он просил свозить его к Захаровым, но я всегда это дело откладывал, ибо не считал достойным за его насмешки. Все-таки я сжалился и повез его с Федей туда. Сперва надо было заехать в фотографию, получить пробные карточки. Володя занялся этим делом, а я шмыгнул к Захаровым. <…>
Не помню, говорил ли я об этом, только мы с братом решили снять наших лошадей у пушкинского фотографа и исполнили это намерение. Но фотографии вышли неудачно, и мы принуждены были приехать, чтобы пересниматься. Фотограф (Шмидт) не что иное, как жулик, и, взяв залог, ничего не хотел делать. Так случилось и с нами. Он не захотел переснимать, говоря, что его помощник уехал в Москву. Мы не хотели подымать скандал, но, просто обругав его, плюнули на залог и на фотографии. <…>
«Эх, прокачу!». В дрожках, нач. ХХ в. Оригинал: из кн. Елены Лаврентьевой «Хорошо было жить на даче…» (М., 2011).
…Накануне следующего воскресенья мы ездили верхом в Пушкино. В 8 часов уже было совсем темно. Когда мы взошли к Захаровым, и они нас увидали, то тотчас закричали. Они были все в бане и только что вернулись, поэтому сидели в полулегких костюмах. К нашему неудовольствию, мамаша тоже была тут. Хотя она не мешала, а все-таки без нее свободнее. <…>
ЛЮБИМОВКА. ЛЕТНЯЯ ВАКАЦИЯ 1880 ГОДА. …Мы поднялись на четыре ступеньки и очутились на платформе. Все было по-прежнему: каждый слой общества, выбрав себе свое определенное место, крепко его держался. Темные лавки, которые находились поблизости буфета с «очищиной» (видимо, очищенная водка. – И.П.), понятно, были заселены низшим классом, или так называемой «пушкинской чернью». По другую сторону кассы расположилась пушкинская демократия, которую составляли как элегантные, так и грязные горничные, приказчики, булочники, лавочники и пр. Пушкинская же аристократия, не выбрав себе определенного места, шныряла по всей платформе. Прошу у вас извинения, читатель, я увлекся при воспоминании и удалился от рассказа; осмеливаюсь просить у вас позволения еще на некоторое время не удерживать своего увлечения и описать вам пушкинскую публику. Увидите, что вы не раскаетесь; тут есть чудесные типы, которые, поверьте, вполне достойны талантливой руки художника или острого пера водевильного поэта.
Пушкино на платформе. Нач. ХХ в. Со старой фотографии
Вот, например, Тит Титыч с Акулиной Кузьминичной важно плывут вниз по платформе. Они сегодня самолично изволили явиться к своей благоверной, проведать, все ли в добром здравии находятся. Они изволят уезжать с девятичасовым и поэтому окружены целой толпой, которая сочла своей обязанностью проводить самого.
В то время как они раз прошли вдоль станции, тоненький военный гимназист с беленькими усиками и шепелявым язычком в четвертый уж раз шмыгнул мимо них под ручку с 14-летней девочкой в испанской шляпе, которая чуть ли не вдвое больше ее. Они на каждом шагу выпускают из своих хорошеньких губ слова «любовь», «цель жизни», «назначение женщины», глаза же их не отрываются от того места на небе, где они вчера видели луну и где сегодня они надеются ее увидеть. А вот и свободный художник Григорьев в плаще и с дубинкой в руках; он, без сомнения, поймал новую неопытную жертву и пытает ее рассказами о пользе и вреде освобождения крестьян.
— Nicolas, я иду к Sophie, — послышалось сзади меня. Не оборачиваясь, могу сказать, что это «канотье». На этот раз он воин Николаевского Кавалерийского училища, вчера же он был моряк, а завтра будет «канотье» из нового балета «Летний праздник»…
Пушкино. У станции. Нач. ХХ в. Оригинал: Фото Е.И. Камзолкина
ИЗ ДНЕВНИКА 1881 ГОДА. 1 мая. Пятница. На гулянье не поеду. Отправлюсь на дачу. В первый раз еду верхом в Пушкино»…
ПРИМЕЧАНИЯ
(по: Станиславский К.С. Собраний сочинений: В 9 тт. Т. 5. Кн. 2. Дневники. Записные книжки. Заметки. М., 1993)
ЗАХАРОВЫ – семья московского купца (по документам, остававшегося крестьянином) А.А. Захарова. Алексеевы познакомились с сестрами Захаровыми летом 1878 г. в Пушкине, в доме И.Н. Львова. На одной из них, Прасковье Алексеевне, впоследствии женился В.С. Алексеев (старший брат К.С. Станиславского, Владимир Сергеевич Алексеев (1861-1939) —режиссёр, Засл. артист РСФСР).
АЛЕКСЕЕВА (урожд. ЗАХАРОВА) ПРАСКОВЬЯ АЛЕКСЕЕВНА (1862-1922) – жена В.С. Алексеева
ЗАХАРОВ АЛЕКСЕЙ А. – московский купец; отец жены В.С. Алексеева.
ЗАХАРОВА ПЕЛАГИЯ АЛЕКСЕЕВНА – сестра жены В.С. Алексеева.
КАМЗОЛКИН – сын владельца лавки в Пушкине, муж старшей из сестер Захаровых, свояк В.С. Алексеева.
КАМЗОЛКИНА (урожд. ЗАХАРОВА) ЕВДОКИЯ АЛЕКСЕЕВНА – старшая сестра П.А. Алексеевой.
Подготовил
Игорь Прокуронов
Комментарии