«Люля» и Лиля

       Начнем с неожиданного диалога шведского писателя, автора нескольких книг о Владимире Маяковском, Бенгта Янгфельдта с Ирины Чайковской: «Сама она (Лиля Брик – В.П.) не имела детей, но чужими детьми очень интересовалась, очень их любила». И.Чайковская в ответ: «В передачах о Лили Брик звучит, что она не хотела иметь детей и их не любила. Но, судя по всему, это большая неправда. Она детей любила – и еще важнее – дети любили её, к ней тянулись: пример – Вася Катанян (подробнее о семье Катанян см. “Маяк” №15 от 26.02.2016 – В.П.), Луэлла Краснощекова». Кто же она – девочка с таким необычным именем – «Луэлла»? И как же это всё связано с нашим краем?

Луэлла Краснощекова в Пушкино со Шкловским, Маяковским, Асеевым и Борисом Кушнером (на заднем плане). Фото А.Родченко, 1924

      А вот и само признание Луэллы (10.02.1910-2003) Вашавской (Краснощековой) из книги «Что я помню о Володе» (1951-1952гг Зима.): «… 1924 год, мне четырнадцать лет. Я не помню, как я познакомилась с ней (Лилей Брик – В.П.), а только помню, что сразу полюбила ее приезды ко мне в Лесную школу-санаторий в Сокольниках (подробнее о этой школе см. “Маяк” №1 от 06.01.2017 – В.П.) и очень любила, когда Лиля звонила мне по телефону. Звала я ее тогда еще по имени и отчеству. … Потом я училась при биологической станции юных натуралистов им. К.А. Тимирязева в Сокольниках. И наш класс поехал на Волгу в гости к Мичурину, а мне врач по состоянию здоровья ехать не разрешил. 

      Лиля, узнав о том, что мне, собственно, некуда деваться на лето, пригласила меня погостить в Пушкино на дачу. Не знаю, на сколько меня пригласили, но прожила я там всё лето. По-моему, это было в 1924 году. Маяковский и Брики жили в Пушкино второе лето, но не на той даче, на которой в прошлом году, а на другой. На этой даче было пять комнат и еще какая-то проходная. Постоянно жили Лиля и Ося, а Володя наезжал с субботы на воскресенье и привозил мне семь плиток шоколада – на каждый день по плитке… Рядом на дачах жили Асеевы и Варя (сестра Ксаны Асеевой) с мужем (Семёном Гехтом – В.П.). Все называли друг друга по имени, мне поэтому было очень трудно запомнить имена и отчества, и я сбивалась и называла кого-нибудь по имени, потом спохватывалась и говорила отчество, например: “Ося, пойдемте за малиной, Максимович!” Ося первый разрешил звать себя Осей, а потом и всех, кроме Володи, стала звать по имени. Володю я еще несколько лет звала Владимир Владимирович. 

      По вечерам собирались в хорошую погоду у нас на террасе. Помню, что иногда даже пели. Пели “По морям, по волнам” и “С нами Ворошилов, первый красный офицер” или играли в карты. По воскресеньям приезжала масса народу. На обед делали котлеты, т.к. если будет очень много обедающих, можно дать по одной котлете, а если хватит, то по две. На стол ставили несколько крынок с холодным, из погреба, молоком. 

      Приезжали Штеренберги (Давид, известный живописец – В.П.), я подружилась с Фиалкой (будущая художница – В.П.), и она осталась на несколько дней у нас. Был дождь, мы с ней забрались с ногами на Лилину кровать и играли в “пьяницу”, и при этом так хохотали, что на шум все сбежались узнать, что случилось, и ничего смешного не оказалось. Приезжала Вера Инбер с дочкой Жанной (дед со стороны матери которой – двоюродный брат Льва Троцкого – В.П.). На переднем дворе скосили траву, и мы с Жанной прыгали через кучи сена, но никак не сдружились и больше никогда не встречались. Вера Михайловна сидела на перилах террасы, читала “Сороконожку” и “Мальчика с веснушками”, и всем очень нравилась. Володя раз вечером привез с собой на дачу Кирсанова. Кирсанов был очень молод и недавно приехал в Москву. В первый же вечер Кирсанов читал свои стихи, которые всем понравились, а мне и Фиалке особенно понравилось, что по ходу чтения стихов Кирсанов “гудел” паровозом. 

      Мы с Лилей ходили встречать Володю на вокзал. Иногда он ехал с вокзала на извозчике и подвозил нас домой, иногда, встретив нас, сходил с извозчика, и мы втроем шли домой пешком. В один из первых дней моей жизни на даче Лиля сказала мне: тебе будут говорить, что я целуюсь со всеми под любым забором, никому не верь, а сама меня узнай. Я узнала ее и знаю, что она самая замечательная женщина на свете…» 

Лили и Луэлла. Фото А.Родченко

      Но как же так вышло, что девочка стала жить в семье Бриков? Дело в том, что её отец, Александр Михайлович Краснощеков, член РСДРП с 1896 года, политэмигрант в Америке, был женат на польской еврейке по имени Гертруда и имел двоих детей, Луэллу и Евгения, родившихся в Чикаго в 1910 и 1914 годах соответственно. Луэллу назвали в честь парка в Нью-Джерси (Llewelyn Park), где родители очень любили гулять. Отец был человеком необычным. Выйдя из бедной еврейской семьи, сидел в тюрьмах, эмигрировал, сначала работал портным и маляром, затем окончил Чикагский университет и стал весьма успешным адвокатом. Когда дочери исполнилось семь лет, новости о революции из России позвали его назад. Он добрался до Владивостока, возглавил Дальсовнарком, провел всю гражданскую войну то в боях, то в бегах, то в тюрьмах; в 1920 году занял должность председателя правительства буферной Дальневосточной республики, а через год был переведен в Москву для налаживания новой банковской системы, возглавлял Промбанк… 

      А вот, что пишет Вадим Смоленский в своих воспоминаниях «Кремневый Моцарт» (май 2005-февраль 2006, Санкт-Петербург): «… В Москве Краснощеков (отец Луэллы – В.П.) встретил Лилю Юрьевну Брик. Знакомство, быстро переросшее в роман, имело два последствия: во-первых, сильнейший кризис в отношениях Лили с Маяковским, а во-вторых, отъезд жены Краснощекова Гертруды обратно в США. Шестилетний сын уехал вместе с матерью; дочь выразила желание остаться с отцом. Когда же в сентябре 1923 года отца арестовали по обвинению в “злоупотреблении властью” и посадили в Лефортово, Лиля Юрьевна взяла девочку к себе». У А.М. Краснощекова отобрали «роскошную дачу» в пригороде Кунцево. По иронии судьбы это был дом, до революции принадлежавший семье Шехтель, где весной 1913 года часто бывал В.В. Маяковский ((подробнее о семье Шехтель см. «Маяк» №96 от 16.12.2016 – В.П.). 

      26 марта 1924 года в газете «Накануне» появился фельетон М. Булгакова «Белобрысова книжка», в котором был описан процесс над Краснощековым. Отдельные сценки и диалоги попали в его «Зойкину квартиру». А в феврале 1925 года в Театре революции даже состоялась премьера пьесы молодого драматурга Бориса Ромашова «Воздушный пирог», основанной на процессе над Краснощековым. Главными персонажами в ней были банкир, выродившийся коммунист, Короиыслов и его любовница – актриса и балерина Рита Керн, в которых сразу угадывались Александр и Лили… 

      Читаем далее: «Через год Краснощекова выпустили, но он еще долго поправлял подорванное тюрьмой здоровье в больницах и санаториях. Так юная Луэлла провела несколько лет внутри знаменитой семьи Маяковского-Бриков, споры о которой не утихают по сей день. Отец ее тем временем попадал во все большую опалу. Последние годы он занимался “новыми лубяными культурами”, добиваясь повышения урожаев конопли и кендыря. Заканчивается его биография, как у тысяч других – расстрелян в тридцать седьмом, реабилитирован в пятьдесят шестом. Где находится могила, дочь узнала лишь в девяностые годы, незадолго до смерти. А в двадцать лет она вышла замуж за Илью Варшавского, выпускника ленинградской мореходки, который лихо отбил ее у Льва Кассиля. В 1933 году у них родился сын Виктор (будущей кибернетик, профессор, доктор технических наук – В.П.)». 

      И еще несколько невероятных воспоминаний из этой же книги: «Восьмидесятилетняя Луэлла Александровна Варшавская жила воспоминаньями. Воспоминания были ее упоением, ее коньком, ее миссией – она хотела донести до людей всё, что знала и помнила о незаурядных личностях, с которыми ее свела судьба. С ней встречались историки и биографы, брали интервью журналисты, снимало телевидение. Очень хорошую телепрограмму сделал о ней Вениамин Смехов. С расспросами приезжал даже один японский писатель, выпустивший потом книгу о Краснощекове с дурацким названием “Человек, который хотел построить в России Америку”. Понятно, что интервьюеров более всего интересовали подробности о треугольнике Лиля-Ося-Володя. Увы, в люлиной трактовке их отношений не было ничего жареного. Напротив, она подавала их в исключительно возвышенном ключе: “Они все были такие хорошие! Они все так друг друга любили! Если бы вы только знали!” Люля (так называли Луэллу – В.П.) ревниво относилась к своей роли последней свидетельницы романа века. Её очень сердили альтернативные гипотезы о жизни и смерти Маяковского, расплодившиеся при Горбачеве. Сергей Курехин в одном интервью поведал, что коллекционирует утюги и гордится тем, что имеет в своем собрании несколько редких утюгов из личной коллекции Маяковского. Люля недоумевала: “Что он несет?.. Маяковский никогда не коллекционировал утюги!.” 

      Ее квартира напоминала музей. На самом почетном месте висел фотопортрет Лили Юрьевны в профиль. В отличие от большинства других ее фотографий, она выглядела на нем красавицей (впрочем, самой Лиле Юрьевне, по словам Люли, этот портрет активно не нравился). Помню, как Люля сказала своим трехлетним правнукам: “Знаете, кто это? Это моя мама!” … Интересно и то, что боготворя и во всех грехах оправдывая Лилю, ее воспитанница прожила жизнь совсем иначе – вполне консервативно, в долгом и счастливом браке с единственным любимым человеком. А впоследствии тяжело переживала развод внучки. Умерла Люля в 2003 году (зимой – В.П.). Ей было без малого девяносто три. Когда мы ее хоронили, кто-то очень точно выразил общее ощущение: “Как будто мы хороним двадцатый век…” 

Владимир Парамонов