«Самый счастливый день жизни – день Победы»

— Борис Васильевич, правда, что в детстве Вы сидели на коленях у самого Ленина?
— Ну, это кто-то напридумывал. Другое дело, что мой отец работал курьером в Совнаркоме и по совместительству занимался отоплением кабинета Ильича. Рассказывал, что Ленин иногда расспрашивал его о житье — бытье. Однажды поинтересовался, какое у отца образование. Он ответил, что никакого. А Ленин говорит: «Надо поучиться на рабфаке», — и дал ему рекомендацию. Отца приняли, и он с отличием окончил учёбу, потом добровольцем ушёл на фронт.

— Вы окончили школу накануне войны. Выпускной вечер помните?
— А как же? Он был накануне – 20 июня. А 22 началась война. Изначально я призывался на службу в военно-морском флоте. Мы уже проходили допризывную подготовку: изучали классы кораблей, их строение и т. д.

— Почему же Вас не взяли в военно-морской флот?
— Мы мечтали служить на флоте – я и некоторые мои одноклассники. Повестка, которую я получил, указывала: явиться на Белорусский вокзал 11 августа 1941 года. Меня туда провожала мама. Собираясь, так волновалась, что надела два чулка на одну ногу. Мы считали, что поедем на фронт, поскольку поезда с Белорусского вокзала шли на Запад. Но наш поезд пошёл на Восток. Мы приехали на Урал, где нам сказали, что служить будем в учебной сапёрной части. Жили в шалашах, покрытых еловыми лапами. На еловых лапах и спали, но не унывали. А в середине октября прибыла специальная военная комиссия. Тех, кто имел среднее образование, отбирали в будущие артиллеристы. Так я стал курсантом Одесского артиллерийского училища. Считалось, что оно выпускает артиллеристов высшей квалификации. Мы гордились, что закончили его.

Отступление перед наступлением

— И когда первый бой был?
— Трёхлетнюю программу мы прошли за 7 месяцев. Потом нас, курсантов, собрали в местном клубе, объявили приказ о присвоении званий лейтенанта или младшего лейтенанта, и о направлении на фронт. Я попал в группу, которая направлялась на юго-запад. В штабе сказали, что служить буду командиром взвода разведки 300-й стрелковой дивизии, в артиллерийском дивизионе. Можно, конечно, считать, что получил боевое крещение, когда сбрасывал «зажигалки» с крыш, но мне кажется, что по-настоящему это произошло на фронте. Командир поручил мне и ещё двум сержантам занять оборону впереди батареи и охранять её. По всему полю рвались снаряды, пули свистели так, что срезали ветки рядом растущих кустарников. Мы вели огонь по роще, где находились немцы — всего в 300 метрах от нас. Уже стемнело, когда подбежал связной и сказал: «Быстро собирайтесь, дивизион уже снялся и отходит». Немецкие самолёты расстреливали нас с 10-15 метров. Было много жертв. Бывало, ляжешь на землю, а пулёметная очередь буквально вспарывает её рядом с тобой.
Всю ночь мы шли, и под утро оказались на станции Приколодная в Харьковской области. Свалились на землю от усталости, но нас разбудили разрывы авиационных бомб. После налёта на деревьях висели куски тел… Отступали мы в разбивку. По дороге встретили нескольких красноармейцев, которые уже не хотели воевать и говорили: «Куда идёте? Разве можно воевать с немецкой армией?»
У Дона наше подразделение снова объединилось. 18 ноября командир сказал: на следующий день наступаем. Утром вся наша артиллерия открыла огонь. Такая радость была у всех от того, что наконец-то кончилось это тягостное, тяжёлое отступление! Офицеры вышли из блиндажей, обнимались. Некоторые плакали от радости. После такого артиллерийского огня вся румынская армия, находившаяся на этом месте, фактически перестала существовать. Так началось наше наступление под Сталинградом. Те дни были по-настоящему счастливыми: мы участвовали в грандиозном деле. Время, проведённое на войне – самое яркое в жизни. Так считаю не только я — многие фронтовики. Мы чувствовали себя сопричастными героическому делу.

Приказ подписал Малиновский

— Когда Вы узнали, что получили звание Героя Советского Союза?
— 7 ноября командир дивизиона подозвал меня к себе и сказал: «Ты и твои разведчики приставлены к высоким наградам». 31 декабря 1942 года меня снова ранило. Немцы вели артиллеристский огонь по селу, где мы находились. Я стоял около хаты, и снаряд разорвался где-то сзади. Стену изрешетило осколками, один из которых срикошетил и пробил мне бедро. Меня будто бревном ударили. Подбежала санинструктор, перевязала. На этом война для меня окончилась: вскоре демобилизовали по ранению. В апреле, будучи в госпитале, я вдруг получил от мамы телеграмму: «Поздравляю со званием Героя». Оказывается, к награде меня представил Военный совет 12-й армии. Но, когда наградной лист попал к руководителю Военсовета фронта, генерал-полковник обратил внимание на то, что я не выполнил приказ. Оказывается, мне было приказано вернуться с острова, но я об этом не знал. Я продолжал воевать. Мой вопрос рассматривал совет фронта, и командующий Малиновский написал: «Достоин звания героя».

— Сейчас некоторые СМИ позволяют себе задаваться вопросом, не лучше ли было отдать Ленинград немцам. Как бы вы прокомментировали такое заявление?
— С такими заявлениями можно дойти до того, что не лучше бы было отдать Россию без боя.

— И такое, увы, приходится слышать…
— Те. кто это говорит, не читал приказы фюрера, его книгу «Майн кампф». Он планировал начисто снести Москву и Ленинград. Что уж говорить о советских людях. которых считал низшей расой, рабами. Это же нацисты! Обыкновенный фашизм… Сейчас вот фашиствующие элементы на Украине активизировались. Обидно и досадно. Я воевал на Украине, у меня есть медаль за её освобождение.

Чуть не погиб в мирное время

— После войны Вы были судьёй, главным прокурором РСФСР. На какой должности было сложнее всего?
— Интереснее всего было работать в прокуратуре. А трудно было на всех постах. Это очень ответственная работа.

— Правда, что на Вас покушались?
— Да.

— Не откроете секрет – за что?
— Один человек взял взаймы деньги, и не вернул. С него этот долг взыскали через суд. Но человек до того настойчиво требовал отмены решения, что я ещё раз просмотрел его дело. Решение было справедливым, и я подписал ему отказ. Он сказал: «Ещё пожалеете об этом». В то время, в 64-м году, я исполнял обязанности главного прокурора России. Приехал на Кузнецкий мост, вышел из машины, и вдруг чувствую, будто меня по спине бревном огрели. Точно, как на фронте! Оборачиваюсь, смотрю — стоит человек в плаще, с вытянутой в мою сторону рукой, и голубой дымок от неё идёт. В этот момент шофёр схватил его, и не дал выстрелить второй раз. Пистолет у него был «Смит и Вессон», а патроны от нашего нагана. Они чуть меньше калибром, и в таких случаях одна пуля из пяти летит, закручиваясь. На моё счастье, мне досталась эта закрученная пуля. «Нормальные» пробивали доску шириной в 5 см. Человека судили. Когда меня, как потерпевшего, спросили, какой бы меры наказания я хотел для него, попросил учесть, что он – ветеран войны.

— Насколько знаю, ваш трудовой путь начинался в суде…
— По распределению после Высшей юридической школы меня действительно направили работать в суд. Это была живая, интересная работа. Каждое дело – своего рода диссертация. Позже пригласили в Министерство юстиции. Потом союзные министерства ликвидировали. Министр сказал: «Вам будет звонок из ЦК». И мне действительно позвонили, заявив, что я утверждён инструктором отдела административных органов. Это очень интересная работа, и обстановка там была хорошая. Культура требовалась во всём: и в обращении с посетителями, и с коллегами. К качеству документов — строжайший подход. Через какое-то время заведующий отделом сказал, что меня хотят направить на работу в прокуратуру. Но если откажетесь – предлагать больше не будем.

— А министром как стали?
— Тоже история. Я почти 15 лет был главным прокурором России. И опять приглашает меня заведующий отделом ЦК и говорит: «Министром юстиции будешь?» Я оробел, говорю: «Подумать можно?» А мне в ответ: «Ты что?! Мы уже с Горбачёвым договорились!» Но в прокуратуре всё равно лучше работать: живые дела. Через пять лет началось смутное время, конец 80-х, и я написал заявление об уходе. Немного поработал юристконсультом, потом адвокатом. Но адвокатская работа мне не понравилась.

Малая родина

— Борис Васильевич, не могу не спросить, как давно вы приехали в Черкизово? Что значит для вас это место?
— С домом в Черкизове у меня вышла любопытная история. В то время, в 1947 году, я ещё работал судьёй Линейного суда Московско-Окского бассейна. Кто-то из местной власти пригласил меня в учреждение, занимавшееся выделением Героям Великой Отечественной войны земельных участков. Мне показали несколько вариантов прямо на карте. Я выбрал тот, который мне особенно понравился. Это и был участок в Черкизове, где сейчас находится мой дом. Сам я тогда жил в Москве.
Конечно, чтобы его обустроить, пришлось приложить немало труда. Первоначально на этом участке дома не было. Проблему вызвался решить один из жителей поселка, моих тогдашних соседей по переулку. Мы с ним разговорились о моём пустующем участке, и он вдруг предложил купить дом… в Ярославской области. В те годы люди массово уезжали из российской глубинки в города, а свои старые дома продавали. И других вариантов я просто не представлял – молодой ведь был человек, мне ещё 30 не было. Вместе с соседом мы съездили прицениться, и выяснилось, что дом этот даже не был полностью достроен. Его начали возводить в 1917 (!) году, а потом бросили. Но всё равно я решил – возьму. Министерство юстиции выделило мне грузовую машину, на которой мы в разобранном состоянии перевезли этот дом из Ярославской области в Черкизово.
Несколько месяцев брёвна лежали у меня на участке, а мы лихорадочно искали людей, чтобы снова собрать из них дом. Ремонтные работы закончились только в 52-м… Сейчас у нас к дому подведены и, газ, и электричество, но печка, как в первые годы, по-прежнему стоит. Постепенно мы оборудовали второй этаж, построили небольшой гараж. Забор ставил сам – больше некому было этим заниматься. Попросил ссуду в Моссовете, которую долго гасил.
Уже потом, когда я стал министром, мне предложили выделить другой, каменный дом. Но при условии, что расстанусь с этим, в Черкизове. Но я сказал, что расстаться с этим домом не могу. Тогда мне согласились немного помочь с его обустройством. Мама моя любила этот выстраданный дом необычайно, и жила там всё время. В Москву не хотела приезжать даже зимой. Соответственно, и я в Черкизове бывал частенько. Мама ведь не молодела, нужно было помогать. Она и похоронена близ этого места – при церкви села Тарасовка. Теперь половину дома занимают дочь и внучка со своим семейством, вторую половину я. 

— Какой день был самым счастливым в вашей жизни?
— День Победы.

Беседовала
Людмила Черепнева