…История Пушкина очень любопытная и интересная история…
…А теперь вот «дачная столица» стала!..
А. Пазухин. 1901 г.
Несомненно, одна из ярких страниц истории Пушкино – это его дачная история.
И недаром «Пушкино – Лесной Городок» в свое время называли «дачной столицей»!
А главным певцом нашего « столичного» прошлого, наверное, был и остается АЛЕКСЕЙ МИХАЙЛОВИЧ ПАЗУХИН (1851-1919).
А.М. Пазухин.
И свидетельство тому – еще один очерк, «выуженный» из архивов «Московского Листка», газеты, сотрудником которой был писатель, и где по инициативе ее издателя Н.И. Пастухова активно освещалась жизнь нашей местности рубежа XIX-XX вв.
Итак,
В ПУШКИНЕ.
(Очерк).
От Москвы по Ярославской дороге летит дачный поезд, высаживая на полустанках дачников.
Прогремев по красивому мосту через Яузу, поезд пересекает Ярославское шоссе, по которому тянутся длинные вереницы богомолок, направляющихся к преподобному Сергию, и прежде всего останавливается на так называемой «Десятой Версте» (позже – Лосиноостровская. – И.П.), которая второй лишь год существует в качестве новой дачной местности.
Станция Лосиноостровская (б. Десятая веста). 1912 г. Источник: https://pastvu.com/p/196537.
Кругом несколько красивых и нарядных дач, но местность неживописная, неуютная, почти лишенная тени и вся изрытая новыми «путями» различных «подъездных линий» и «веток».
Сходит человек пять дачников да человек десять пересаживаются тут на поезд новой Савеловской железной дороги, и поезд летит дальше.
Перловка. Мелькает нарядный и пестро раскрашенный театр с флагами, с клумбами; мелькает платформа с расфранченными дамами и не русского письма кавалерами.
Перловка. Платформа. 1912. Источник: https://pastvu.com/p/64999
Поезд останавливается на одну минуту, выбрасывает из вагонов первого и второго класса десятка два «перловцев», – тоже «все больше поляков, жидов, да немцев», как поется в одном куплете, – и летит дальше.
Тайнинская платформа…
Тайнинская. Платформа. 1912. Источник: https://pastvu.com/p/835945
Опять выходят дачницы и дачники.
В вагонах пустеет. Пассажиры размещаются посвободнее, разговоры становятся живее и откровеннее, так как народ остается все больше «свой», знакомый между собою – все больше уж «пушкинцы», осталось только немного «тарасовцев», занимающих больше первый и второй классы, «клязьминцев» и «мамонтовцев» – эти близкие соседи «пушкинцев» и между собою знакомы.
– Хорошо стало! – замечает какой-то дачник, пересаживаясь к освободившегося у окна месту. – Очень я перловцев не люблю, шут их возьми…
– А что? – спрашивает сосед.
– Сигары все больше курят… Оно ничего, если сигара хорошая и немного их, а вот как эти аспиды запалят разом сигар семь в вагоне-то, так просто беда!.. Сигары у них все больше немецкие, рублей на пятьдесят…
– Сотня?
– Ну вот, скажете вы! Станет немец в пятьдесят рублей сотню сигар курить!.. Вагон рублей пятьдесят…
– Господь с вами!.. Таких и сигар-то нет… Дрова ведь дороже стоют…
– Ну, уж я не знаю там, а только едкие сигары, злокачественные… Закурит иной ферфлюхтер сигару в Москве и жжет ее до самой Перловки!.. Сидит, читает свою «цейтунг» и дымит, а в вагоне такой смрад делается, что жизнь не мила!.. Не вытерпишь, перейдешь в другой вагон, и там – два, три изувера «цейтунги» читают» и капусту жгут…
– Как капусту?
– А так… Они ведь сигары из капустных листов делают, а для крепости и аромата – нефти прибавляют… Я вот теперь не курю, – доктора мне запретили, – а когда курил, так я от немецких сигар противоядие имел.
– Какое же?
– Махорку имел с собою, «тютюн» российский. Набью трубку и закурю. Немец мне сигарой, а я ему тютюном!.. Выкуривал, бывало, – уходили…
– Так ведь можно во избежание этой «сигарной неприятности», в вагон для некурящих садиться…
– Это с нервными-то барышням и раздражительными субъектами?.. Благодарю покорно!.. Если б немцы не то что капустные сигары курили, а жгли бы куриные перья и конский волос, так я и то не сел бы в «некурящий вагон»!..
– Почему?
– Это бедлам какой-то!.. Туда садятся самые что ни на есть нервные дамы и развинченные мужчины с зелеными лицами и с глазами рассерженной гиены!.. Уж если человек не выдерживает дыму от невинной папироски, так это не человек, а так, что-то… Тлен какой-то… Я ехал один раз, да и закаялся… Сижу это я у окошечка, видами любуюсь, воздухом полей и лесов дышу. Вдруг входит на промежуточной станции дама и сейчас же ко мне с просьбою закрыть окно… Уступил даме, – им ведь, ведьмам, всегда принято уступать, – закрыл и задыхаюсь в безвоздушном пространстве… Вдруг эта дама подходит ко мне и говорит: «Будьте бобры, не крутите усов!..». Я ошалел, конечно… – Почему, – говорю, – сударыня?.. Какое, – говорю, –вам дело до моих усов?.. В этом, – говорю, –вагоне курить запрещается, а насчет усов никаких инструкций не существует… «Да, – говорит, – знаю, но я вас прошу уступить даме… Я, – говорит, – недавно развелась с мужем, которого ненавижу, а у него вот именно была привычка крутить усы, и я этого не выношу…».
Уступил и сидел всю дорогу, засунув руки в карманы… А напротив меня сидел какой-то барин, который все время смотрел на меня взглядом злейшего врага и все шептал что-то бледными, бескровными губами – ругательства по всем признакам. Вышел этот барин за одну станцию до меня. Вышел, подбежал к моему окну с наружной стороны вагона, которое я открыл, и, задыхаясь от злобы, от ненависти, крикнул мне в самое лицо: «идиот, трижды, четырежды – идиот!..».
– Что вы ругаетесь – спрашиваю в глубочайшем изумлении. За что?...
– Красный галстух на тебе!.. Не выношу я красных галстухов!..
Обругался еще раз и исчез, так как поезд двинулся уже и чуть его не подмял под себя…
– Так вот, батюшка мой, какие субъекты ездят в вагоне для некурящих, и не приведи, Господи, ездить в этих отделениях душевных больных!..
Поезд между тем летит.
Вот красивые, с цветниками, дачи Мамонтовки на горе, вот легкий, нарядный мост через речку Учу с ее купальнями…
Виды старой Мамонтовки.
А вот и Пушкино, справедливо прозванное «Лесным городком»…
Поезд пролетел мимо изящной дачной церкви «Лесного городка» с ее золоченою главою, с ее красивым цветником, засвистал, замедлил ход и остановился у станции.
– Пуш-ш-шкино!.. Поезд стоит четыре минуты!..
На станции Пушкино. Кон. XIX – нач. ХХ вв.
Из вагонов вышли дачники, встреченные родными и знакомыми, и пошли по длинной платформе, передав узелки и корзины с покупками вышедшим навстречу горничным и дворникам, или носильщикам.
В числе прочих пассажиров вышел на платформу господин средних лет, одетый в легкий серый костюм, в соломенной шляпе и с пальто на руке.
Господина этого никто не встречал и знакомых у него на платформе не было.
Не было у него и обычной корзины, которая является почти неизбежным спутником каждого приезжающего из Москвы дачника, везущего к своим пенатам какую-нибудь «гастрономию» или съедобную новость.
Господин постоял на платформе с минуту, посмотрел кругом и пошел в буфет первого класса.
Буфетчики при вокзале. Старые фото.
– Дмитрий Ульяныч, здравствуйте, – поздоровался он с буфетчиком, который наливал какому-то господину рюмку портвейна.
Дмитрий Ульянович… Кто из пушкинцев не знает этого почтенного, милого старичка?..
Да и не только пушкинцы, а и мамонтовцы, и листвянцы, и окуловцы, и все окрестные помещики и дачники знают его, равно как и все те, которые когда-либо жили в Пушкине, или же ездили туда в гости…
С самого основания дороги держит он буфет в Пушкине и кормит своими замечательными пирожками несколько поколений…
– Я, батюшка-сударь, помню, когда в Пушкине первые дачи строились! – говорит он. – Пустыня тут была, батюшка-сударь, а теперь вот «дачная столица» стала… Те дачники, которые на моих глазах в мяч играли и обруч катали, теперь отцами многочисленных семейств стали, вот что-с!..
Все знают Дмитрия Ульяновича, и все очень любит его за ласку, за умение поговорить, за то еще, что он «живой путеводитель» Пушкина и знает его историю как никто, а история Пушкина очень любопытная и интересная история…
Налив портвейну, Дмитрий Ульянович взглянул на вошедшего своими веселыми улыбающимися глазами.
– А, батюшка-сударь, здравствуйте! – проговорил он. – Не дачку ли снимать приехали, сударь?... Поздно, сударь, поздно…
– Нет, не дачку снимать, а погулять приехал, – ответил господин. – Семью отправил на Кавказ, сам остался по делам в Москве и вот приехал погулять к вам…
– Доброе дело, сударь, милости просим…
– Пообедаю у вас, а потом на «круг» сегодня ведь у вас танцевальный вечер… Чем угостить можете?
– Что вам угодно, батюшка-сударь, все есть… Щи свежие очень хороши, котлеточку отбивную можно, – вы любите, помню я, – а то так ветчинки… Ну, конечно, уж пирожков горяченьких… Всем угостим, сударь, а только что же вы это не к знакомым куда-нибудь, а прямо в буфет?..
– Да не знаю, кто живет здесь из знакомых-то…
– Многие живут, сударь…
Дмитрий Ульянович знает, кто с кем знаком, и насчитал господину фамилий десять, указал и те дачи, на которых они живут.
– Нет, я уж у вас пообедаю – возразил приезжий. – Не люблю я нежданным-незванным к обеду приходить…
– Как вам угодно, сударь… Эй, милые, приготовьте Павлу Борисовичу столик любимый… У окошечка…
«Милые», – два официанта Дмитрия Ульяновича, – живо накрыли стол, и приезжий, которого звали Павлом Борисовичем Ушаковым, сел за обед.
Удивительно симпатичны эти уютные, чистенькие буфеты на небольших станциях железных дорог!..
Тихо, тихо в них, когда нет поезда и вы сидите за чайком, беседуя с буфетчиком, если он такой вот милый, общительный человек, как Дмитрий Ульянович. Зайдет мимоходом какой-нибудь дачник выпить стакан чаю, подъедет какая-нибудь барыня-помещица, собравшаяся в дорогу, и сядет пить чай, провожаемая кем-нибудь из домочадцев, говорливая, откровенная, готовая вступить в беседу и рассказать множество интересных вещей из деревенской помещичьей жизни, которая живо интересует меня и трогает своею простотой, патриархальностью, близостью к природе…
Вдруг подлетит поезд, и буфет на три минуты оживет, закипит… Появятся всевозможные типы и «типики», замелькают незнакомые лица, которых вы никогда уж потом не увидите; мелькнут перед вами как калейдоскоп и исчезнут как мимолетный сон, иногда надолго поразив вас то красотою, то уродством, то оригинальностью.
Третий звонок… свисток… и поезд улетел, а в буфете опять тихо-тихо, и лишь в воспоминании вашем словно тени проходят на минуту мелькнувшие перед вами лица…
– Так вот, я и говорю, – продолжает ваш собеседник прерванный поездом разговор, но вы уже не слушаете его, уносясь мечтами за теми, которые были вот сейчас и навеки скрылись от вас, словно умерли…
А там опять поезд, опять новые лица – красивые, прекрасные, безобразные, страшные, – и опять на одну минуту…
Павел Борисович Ушаков пообедал, выпил винца, побеседовал с Дмитрием Ульяновичем и пошел на Пушкинский круг.
Было еще рано, а потому представлялась возможность погулять по Пушкину и посмотреть на его житье-бытье.
Виды Старого Пушкино.
Смотреть, пожалуй, и нечего, так как пушкинские дачники ведут жизнь замкнутую и ютятся больше по своим участкам…
Не пугайтесь, жители города, этого страшного слова – «участок»!..
«Участок» в Пушкине совсем не то, что «участок» в Москве. Участками в Пушкине зовется та часть земли, которая принадлежит вашей даче. Все эти участки покрыты густым смешанным лесом и украшены, по мере средств дачника и его вкусу, цветами, газонами, дорожками, диванчиками и площадками для крокета и лаун-тенниса. Хорошо на таком участке!..
Вас никто не видит, и вы никому не мешаете, и только от назойливого дачного гостя не спасетесь вы на своем участке: он накроет вас врасплох и испортит вам день, если это гость из числа тех, про которых говорится, что он «хуже татарина»…
Идя мимо «участков», Павел Борисович видел обедающих и пьющих на террасах дачников, играющих в крокет барышень, бегающих детей, а мимо него и навстречу ему ехали господа велосипедисты. Те, для кого закон не писан, ехали по пешеходным дорожка, грозя увечьем каждому прохожему и не обращая внимания на протесты пешеходов; благоразумные ехали по шоссе и, не беспокоя никого, страдали сами…
Дачи и дачники.
Но пора было на круг, с которого неслись уже звуки музыки железнодорожного оркестра, увеселяющего пушкинцев в это лето.
Изящные барышни и франты-кавалеры спешили на круг то пешком, то на извозчике парою «с отлетом».
Ехали «на собственных», в щегольских фаэтонах и в легких колясках.
– Много публики? – спросил Павел Борисович, предъявляя билет бравому щеголеватому билетеру.
– Не весьма-с…
– Почему же это?.. Погода такая чудная.
Впоследствии времени будет больше-с… У нас аристократия, не любят приходить первыми-с и ждут одни других-с… Придет какая-нибудь дама и спросит: такая-то здесь?». Если скажешь, что нет, так воротятся и придут позднее… Шик своего рода-с, мода…
Павел Борисович прошел на круг с красивым изящным театром, с маленьким, но очень уютным буфетом, который торгует чаем, фруктовыми водами, сладкими пирожками, бутербродами и виноградными винами.
Старое Пушкино. Летний театр и «Круг».
Наблюдает за буфетом зорким строгим глазом «сам» – режиссер театра и первый артист его, Александр Андреевич Рассказов.
– Труппочка у меня чистенькая, – говорит он, любовно смотря на свое хозяйство, – любовничек-франтик, все актерики сыгрались, так надо, чтобы публика и буфетом была довольна, а то ведь народ тут богатый, балованный, – не угоди ему, так он и ходить не станет. Вот за всем и смотрю сам, хлопочу с утра до ночи!..
Хлопоты Александра Андреевича венчаются успехом, пушкинская публика горячо любит его, ценит его труды, а игрою восхищается. Да и как не восхищаться, когда он играл вместе со Щепкиным, Самариным и Шумским?.. Те ведь одобряли его!..
В ожидании танцев Павел Борисович сыграл партию в кегли, партию на биллиарде, выпил стакан чаю и пошел в театр, где начались уже танцы под управлением неутомимого г. Киреева.
Павел Борисович сперва смотрел только, но когда заиграли зажигательный мотив «венгерки», и в первой паре понеслась лучшая пушкинская танцорка госпожа Г. с каким-то юным драгунским юнкером, он не выдержал, сбросил пальто на руки капельдинера, подошел ангажировать даму, получил согласие и пустился плясать, вспомнив годы молодости…
А над величавыми соснами и старыми елями круга загорались на темно-синем небе звезды, спускалась ночь…
Дачная жизнь засыпала, но на ярко освещенном электричеством кругу молодежь веселилась, а старички смотрели на нее и вспоминали свою юность…
А. Пазухин. В Пушкине. Очерк // «Московский Листок». 24.06.1901.
* * *
Вот так.
И, вообще, вот, под Питером, в Сиверском, взяли и сделали «Дачную столицу России»!
А наши-то дачи, поди, не младше тамошних.
Так, может, и Пушкино – «Дачная столица», пусть и подмосковная!?.
Подготовил
Игорь Прокуронов
Комментарии 1